Деревня во время вов что ели. Полевая кухня времен Великой Отечественной: как и чем питались советские солдаты

На голодный желудок продуктивно работать не получится - неоспоримый факт. Отнюдь не зря в иерархии потребностей Абрахама Маслоу удовлетворение голода стоит на одном из первых мест. А уж одержать победу в войне, не подкрепляясь как следует, невозможно (в войну, заметим, было издано около ста приказов, которые касались только питания военных). Как , поваров на фронте очень берегли. Мы решили вспомнить, как работали полевые кухни во время Великой Отечественной войны, что бойцы ели, какие "военные" блюда особенно любили.

Прием пищи во время войны был важен для солдат: не только тем, что позволял насытиться, - это был и краткий отдых, и возможность поговорить с сослуживцами. Если угодно, эти недолгие минуты были, так сказать, мимолетным возвращением к мирной жизни. Поэтому полевые кухни были фактически центром жизни боевого подразделения (туда же, впрочем, стекалось время от времени и гражданское население, особенно дети, которых на полевых кухнях охотно подкармливали). "Солдатская заповедь: подальше от начальства, поближе к кухне", - глубокомысленно заметил лейтенант Александров (он же Кузнечик) в фильме "В бой идут одни "старики", и сказал он сущую правду.

Полевая кухня была нужна, чтобы приготовить пищу и организовать питание бойцов в походных условиях, на удаленных объектах, в военных частях. Она часто состояла из нескольких котлов (до четырех, но мог быть и всего один). Топились кухни, разумеется, дровами, вода в котле закипала примерно за 40 минут, обед из двух блюд на роту солдат готовился около трех часов, ужин - полтора часа. Любимыми блюдами, которые готовились на полевой кухне, были кулеш (суп из пшена, с добавлением других ингредиентов, пшенная крупа и сало), борщ, щи, тушеный картофель, гречка с мясом (из мяса была преимущественно говядина, употреблялась она в вареном или тушеном виде). Эти блюда идеально подходили для походных условий (с точки зрения, например, калорийности), и их было достаточно просто приготовить на полевой кухне.

Согласно приложению к постановлению ГКО?662 от 12 сентября 1941 года, норма?1 суточного довольствия красноармейцев и начальствующего состава боевых частей действующей армии была следующая:

Хлеб: с октября по март - 900 г, с апреля по сентябрь - 800 г. Мука пшеничная 2-й сорт - 20 г. Крупа разная - 140 г. Макароны - 30 г.
Мясо - 150 г. Рыба - 100 г. Комбижир и сало - 30 г.
Масло растительное - 20 г. Сахар - 35 г. Чай - 1 г. Соль - 30 г.
Картофель - 500 г. Капуста - 170 г. Морковь - 45 г. Свекла - 40 г. Лук репчатый - 30 г. Зелень - 35 г.
Махорка - 20 г. Спички - 3 коробки (в месяц). Мыло - 200 г (в месяц).

Суточное довольствие летно-технического состава ВВС было повышенным: 800 г хлеба, 190 г круп и макарон, 500 г картофеля, 385 г других овощей, 390 г мяса и птицы, 90 г рыбы, 80 г сахара, а также 200 г свежего и 20 г сгущенного молока, 20 г творога, 10 г сметаны, 0,5 яйца, 90 г сливочного, 5 г растительного масла, 20 г сыра, фруктовый экстракт и сухофрукты. Некурящим женщинам-военнослужащим выдавали в месяц дополнительно по 200 г шоколада или 300 г конфет.

В рационе моряков-подводников обязательно присутствовало 30 г красного вина, квашеная капуста (30% от всего рациона), соленые огурцы и сырой лук, поскольку это предотвращало заболевание цингой и восполняло недостаток кислорода. Хлеб на малых судах пекли на суше, а на больших кораблях стояли специальные печи. Так же были распространены сухари, а вприкуску выдавались сгущенка и сливочное масло.

Воспоминания солдат

"Продукты доставал помощник командира батальона по продовольственному обеспечению. Он их откуда-то привозил на грузовике. Распределял по ротам, а у меня была запряженная лошадью полевая кухня с тремя котлами. На фронте под Яссами мы несколько месяцев сидели в обороне, и кухня стояла укрытой в лощине. Также три котла: первое, второе и в третьем горячая вода. Но кипяток никто не брал. Мы прорыли с передовой трехкилометровые траншеи к этой кухне. Этими траншеями ходили. Нельзя было высовываться, немцы чуть только увидели каску, как тут же били по нам снарядами и минами. Не давали возможности высунуться. Я никогда в ту кухню не ходил, а только отправлял солдат", - рассказывает пехотинец Павел Авксентьевич Гнатков.

"Кормили нас просто отлично. Отбивных в нашем рационе, конечно, не наблюдалось, но каши и супы были всегда. И там, и там мясо. Я вам больше скажу, мы за каждый вылет еще и деньги получали. И знаю, что и танкистов, и пехоту тоже кормили отменно. Да, иногда случались перебои с подвозом пищи, но они ведь постоянно в движении. Бывало, и не успевала полевая кухня за ними, да и во время боя нет времени на кормежку. У нас в этом отношении было лучше", - вспоминает летчик-бомбардировщик Алексей Никифорович Рапота.

"С едой могли быть перебои. Правда, только тогда, когда, действительно, мы далеко отрывались. Прорвались далеко вперед, кухня отстала или приготовить не успела, или территория такая, что проехать нельзя. Все равно справлялись. Когда сухой паек дадут, когда старшина, который за кормежку ответственный, подсуетит что-нибудь. Мне не приходилось так чтобы уж совсем голодать. Сухой паек давали, когда не было возможности покормить, как положено, горячей пищей, или если в поход собирались куда-то. В сухой паек бывал разный - то кусок сала положат, то кусок хлеба. А дополнительный паек, это давали офицерам. Там был табак, печенье, консервы всякие. Я один раз объелся консервами, это была "горбуша в собственном соку". Так объелся, что отравился. После этого долго потом не мог ее есть", - говорит пехотинец Игорь Павлович Воровский.

"Еду нам доставляла полевая кухня. Весной бывало очень трудно с подвозом продовольствия, особенно когда наступали в Калининской области, в болотистых местах. Тогда еду сбрасывали на "кукурузниках" при помощи парашютов. В основном там были сухари и консервы, но и они нам не всегда доставались: иногда коробки уносило на нейтральную полосу или к немцам, или в непроходимое болото. Тогда мы сидели по нескольку суток без крошки во рту. Летом-то полегче. Несмотря на то, что в деревнях порою не оставалось целых домов, но многие успели спрятать зерно от немцев. Мы искали его так: ходили по огородам и тыкали штыками в землю. Иногда штык проваливался в яму, в которой жители хранили крупы. Из них мы варили кашу", - рассказывает Юрий Ильич Комов.

"Бывало голодно. Но это когда кухня отстанет! А так - за каждой батареей полевая кухня закреплена. Так что кормили нормально. Но, бывало, тылы отставали. Мы-то вперед перли. На привал встанем. Комбат командиру взвода звонит, говорит: "Приходите на кухню". Приходишь. Успел повар на обед что-то сварить - хорошо, не успел - значит ешь сухой паек. Бывало, что мы и курочек подстреливали, и другую живность. А если немецкий склад найдешь - не запрещалось консервы брать или еще что. На это особого внимания не обращали, мародерством не считали. Солдата-то кормить надо", - отмечает артиллерист Аполлон Григорьевич Зарубин.

"Если где-то во второй линии стоим, то кормили скверно. Вплоть до того, что я сам лично мороженую картошку разгружал с вагонов. И не только картошку: там же морковка и буряки мороженые были. На фронте старались получше кормить. Не скажу, что постоянно было плохое питание, хоть мало, но привозили. А в танковом корпусе стало полегче, сухой паек выдавался на трое суток, а то и на пять при прорыве. Он сильно выручал, ведь далеко не везде полевая кухня за танками поспевала, ведь где Т-34 пройдет, грузовик застрянет. Еще хочу добавить: в 1942 году мы в танковых войсках жили на одном ленд-лизовском сухом пайке. Так что американская помощь выручала. Ленд-лиз стал большой помощью фронту", - говорит танкист Николай Петрович Вершинин.

Из воспоминаний ветеранов Великой Отечественной войны: "Наш повар делал различные супы, а порой и вторые блюда, которые называл "овощной разброд", - было необыкновенно вкусно. На исходе войны весной 1944 года, поступила маисовая (кукурузная) крупа, которую прислали союзники. Никто не знал, что с ней делать. Стали добавлять в хлеб, отчего он становился хрупким, быстро черствел и вызывал нарекания солдат. Солдаты ворчали на поваров, повара ругали союзников, сплавивших нам маис, с которым сам черт не разберет. Только наш повар не тужил - он взял полумесячную норму, выслал наряд в степь, попросив собирать почти все подряд – лебеду, люцерну, пастушью сумку, щавель, черемшу, и приготовил восхитительные по вкусу и красивейшие по виду кукурузные пирожки - лепешки с зеленью, яркие, желтенькие снаружи и жгуче-зеленые внутри. Они были мягкие, ароматные, свежие, как сама весна и лучше всяких других средств напомнили солдатам о доме, скором окончании войны и о мирной жизни. А еще через две недели повар сделал мамалыгу (круто заваренная каша из кукурузной муки, для употребления вместо хлеба мамалыга делается более густой, и, может быть разрезана на куски). Почти весь батальон познакомился с этим национальным молдавским блюдом. Солдаты жалели, что маиса прислали слишком мало, и были бы не прочь обменять на него пшеничную муку. Даже простой желудевый кофе наш повар старался делать вкуснее и ароматнее, добавляя туда различные травы".

Бучкин «Остался один»

Что меня больше всего потрясло из блокадных рассказов и что запомнилось.

1 Уважительное отношение к хлебу , к каждой крошечке. Я еще застала людей, которые аккуратно собрав крошки на столе, сметали их к себе в ладонь и съедали. Так и моя бабушка делала.Так же она постоянно по весне варила супы из крапивы и лебеды, видимо никак не могла забыть те времена..

Андрей Дроздов Хлеб войны. 2005 г.

Из воспоминаний одной женщины:

Блокадное меню.

«Кофе из земли»

«В самом начале блокады мы с мамой частенько ходили на горящие Бадаевские склады, это разбомбленные продовольственные запасы Ленинграда. От земли шел теплый воздух, и мне тогда казалось, что он с запахом шоколада. Мы с мамой набирали эту черную землю, слипшуюся с «сахаром». Народу было много, но в основном женщины. Принесенную землю мы складывали по мешочкам в шкаф, мама их тогда много нашила. Потом эту землю мы растворяли в воде, а когда земля оседала и вода отстаивалась, то получалась сладковатая, коричневая жидкость, похожая на кофе. Этот раствор мы кипятили. А когда родителей не было, мы его пили сырым. По цвету он был похож на кофе. Этот «кофе» был чуть сладкий, но, главное, в нем был настоящий сахар».

«Котлеты из папье-маше»

«Папа до войны очень любил читать и у нас в доме было много книг. Переплеты книг раньше делали из папье-маше - это спрессованная бумага серого или песчаного цвета. Из нее мы и делали «котлеты». Брали обложку, резали на мелкие кусочки и клали в кастрюлю с водой. В воде они лежали несколько часов, а когда бумага разбухала, отжимали воду. В эту кашу всыпали немножко «муки из жмыха».

Жмых, его еще тогда все называли «дуранда», - это отходы от производства растительного масла (подсолнечного масла, льняного, конопляного и др.). Жмых был очень грубый, отходы эти были спрессованы в плитки. Длиной эта плитка была сантиметров 35-40, шириной сантиметров 20, а толщиной - 3 см. Они были крепкие, как камень, и отколоть от такой плитки кусочек можно было только топором.

«Чтобы получить муку, надо было этот кусочек тереть на терке: трудная работа, терла жмых обычно я, это была моя обязанность. Полученную муку мы всыпали в размокшую бумагу, размешивали ее, и «фарш для котлет» был готов. Потом лепили котлеты и обваливали в этой же «муке», клали на горячую поверхность буржуйки и воображали, что поджариваем котлеты, ни о каком жире или масле речи и быть не могло. Как же мне трудно было проглотить кусочек такой котлеты. Держу во рту, держу, а проглотить никак не могу, гадость ужасная, а есть-то больше нечего».

Потом мы стали варить суп. Всыпали в воду немного этой «муки из жмыха», кипятили, и получалась тягучая, как клейстер похлебка».

Блокадный десерт: «желе» из столярного клея

«На рынке можно было выменять столярный клей. Плитка столярного клея была похожа на шоколадную, только цвет ее был серый. Эту плитку клали в воду, и размачивали. Потом в этой же воде мы ее варили. Мама туда еще добавляла разные специи: лавровый лист, перец, гвоздику, вот их- то дома почему-то было полно. Готовое варево мама разливала по тарелкам, и получалось желе янтарного цвета. Когда я в первый раз съела это желе, то чуть не плясала от радости. Ели мы это желе с охотки с неделю, а потом я уже глядеть на него не могла и думала «лучше я умру, но больше есть этот клей не буду».

Кипяченая вода – блокадный чай.

Кроме голода, бомбежек, артобстрелов и холода была еще проблема - не было воды.

Кто мог и кто жил ближе к Неве, брели на Неву за водой. «А нам повезло, рядом с нашим домом был гараж для пожарных машин. На их площадке был люк с водой. В нем вода не замерзала. Жильцы нашего дома, да и соседних, ходили сюда по воду. Я помню, воду начинали брать с шести часов утра. Очередь стояла большая за водой, как в булочную.

Люди стояли с бидонами, с чайниками и просто с кружками. К кружкам привязывали веревочки и ими черпали воду. Ходить за водой была тоже моя обязанность. Мама будила меня в пять утра, чтобы быть первыми в очереди.

За водой. Художик Дмитрий Бучкин.

По какому-то странному правилу, можно было зачерпнуть и поднять кружку только три раза. Если не сумели достать воды, то молча, отходили от люка.

Если не доставалось воды, а такое случалось часто, топили снег, чтобы согреть чай. А помыться уже не хватало, мы об этом мечтали. Не мылись мы, наверное, с конца ноября 1941 г. Одежда просто прилипала к телу от грязи. А вши просто заедали».

Сфинкс у Академии художеств. Дмитрий Бучкин

3. Норма хлеба 125 гр.

Дети блокадного Ленинграда,

Баландина Мария, 1«Б » класс, школа № 13

Рудаков К.И. Мать. Блокада. 1942 г

Началось сокращение фонда пайкового снабжения. Причиной явилась острая нехватка выделяемых лимитов. Если в сентябре 1946 года общий фонд хлеба по пайковому снабжению на область составлял 5260 тонн, то в октябре он сократился до 3313 тонн, и сокращение шло ежемесячно.

Оно достигалось за счет уменьшения нормы пайка и за счет сокращения категории ли, которые их получали. В первую очередь под сокращение пайкового контингента попало крестьянское население, инвалиды, иждивенцы и одинокие матери.

Тяжелее всех приходилось послевоенной деревне - жизнь впроголодь, работа в колхозе за неоплаченные палочки в учетном листе трудодней и скудный огород, обложенный продналогом. В районах области все больше появлялось больных алиментарной дистрофией (заболеванием, обусловленным длительным голоданием или недостаточным по калорийности и бедным белками питанием, не соответствующим энергетическим затратам организма - примечание автора).

Дети рождались слабыми. Часто у них наблюдалось нарушение пропорций частей тела: большой живот и тоненькие ножки. Чтобы спасти жизнь своим детям, родители шли на то, что подкидывали их или открыто отказывались от них. Приходили работники сельсоветов или районо на работу, а на крылечке ребенок.

В США во время Великой депрессии люди выходили на голодные марши. Фото: Public Domain

«В связи с материальными затруднениями в районе участились случаи, когда родители приводят детей в сельсоветы, в районо, в райисполком с требованием взять детей в детдом. Имеются случаи, когда родители скрываются неизвестно куда», - примерно такие отчеты писали с мест.

Сельчане ели желуди, смолу кустарников, лебеду, молодые веточки и листья липы. Основной пищей был хлеб из картошки, картошка с молоком, щи из осоки или картофельной ботвы. Соли не было, сахар - деликатес. Других продуктов не было.

Крестьяне в колхозах воровали картошку, зерно, то есть брали после работы в карман, сколько поместится. Взрослым это не прощали, а у детей попросту отбирали.

Скотину тоже было нечем кормить. Даже солому в колхозе давали за работу! Так, на десять человек давали пятую часть соломы от той, что убрали в стога. Соломой крыли крыши у сараев и двора, чтобы скот зимой не замерз, а весной эту солому скармливали животным.

Удивительно, но в такое непростое для страны время, увеличивался экспорт зерна заграницу! То ли хотели доказать всему миру, что мы сильная страна и даже после войны быстро встали с колен, то ли в этом была какая-то политическая игра. Улучшение со сбором урожая наступило в 1948 году, но государство увеличило размеры обязательных заготовок. Колхозы опять оставались ни с чем, и среди крестьян зрело недовольство: «Все городу, а нам что?» Вот так вот и жили люди после войны. Опять боролись с голодом, с «товарищем» из военной жизни.

Сегодня в России отмечают 70-летие со дня освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Страшнее, чем бомбежки и артобстрелы в то время оказался голод, который косил людей тысячами. Весь ужас тех страшных дней вы сможете прочитать под катом.

Впереди меня стоял мальчик, лет девяти, может быть. Он был затянут каким-то платком, потом одеялом ватным был затянут, мальчик стоял промерзший. Холодно. Часть народа ушла, часть сменили другие, а мальчик не уходил. Я спрашиваю этого мальчишку: „А ты чего же не пойдешь погреться?“ А он: „Все равно дома холодно“. Я говорю: „Что же ты, один живешь?“ - „Да нет, с мамкой“. - „Так что же, мамка не может пойти?“ - „Да нет, не может. Она мертвая“. Я говорю: „Как мертвая?!“ - „Мамка умерла, жалко ведь ее. Теперь-то я догадался. Я ее теперь только на день кладу в постель, а ночью ставлю к печке. Она все равно мертвая. А то холодно от нее“.

«Блокадная книга» Алесь Адамович, Даниил Гранин

«Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Я купил ее когда-то в лучшем питерском букинисте на Литейном. Книга не настольная, но всегда на виду. Скромная серая обложка с черными буквами хранит под собой живой, страшный, великий документ, собравший воспоминания очевидцев, переживших блокаду Ленинграда, и самих авторов, ставших участниками тех событий. Читать ее тяжело, но хотелось бы, чтобы это сделал каждый…

Из интервью с Данилом Граниным:

«- Во время блокады мародеров расстреливали на месте, но также, я знаю, без суда и следствия пускали в расход людоедов. Можно ли осуждать этих обезумевших от голода, утративших человеческий облик несчастных, которых язык не поворачивается назвать людьми, и насколько часты были случаи, когда за неимением другой пищи ели себе подобных?

Голод, я вам скажу, сдерживающих преград лишает: исчезает мораль, уходят нравственные запреты. Голод - это невероятное чувство, не отпускающее ни на миг, но, к удивлению моему и Адамовича, работая над этой книгой, мы поняли: Ленинград не расчеловечился, и это чудо! Да, людоедство имело место…

- …ели детей?

Были и вещи похуже.

Хм, а что может быть хуже? Ну, например?

Даже не хочу говорить… (Пауза). Представьте, что одного собственного ребенка скармливали другому, а было и то, о чем мы так и не написали. Никто ничего не запрещал, но… Не могли мы…

Был какой-то удивительный случай выживания в блокаду, потрясший вас до глубины души?

Да, мать кормила детей своей кровью, надрезая себе вены».

«…В каждой квартире покойники лежали. И мы ничего не боялись. Раньше разве вы пойдете? Ведь неприятно, когда покойники… Вот у нас семья вымерла, так они и лежали. И когда уж убрали в сарай!» (М.Я.Бабич)

«У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов… Казалось бы, чем слабее, человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мною, если бы это в мирное время, - умерла бы, от ужаса. И сейчас ведь: нет света на лестнице - боюсь. Как только люди поели - страх появился» (Нина Ильинична Лакша).

Павел Филиппович Губчевский, научный сотрудник Эрмитажа:

— Какой вид имели залы?

— Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий.

— По пустым рамам?

— По пустым рамам.

Безвестный Прохожий - пример массового альтруизма блокады.

Он обнажался в крайние дни, в крайних обстоятельствах, но тем доподлинней его природа.

Сколько их было – безвестных прохожих! Они исчезали, вернув человеку жизнь; оттащив от смертельного края, исчезали бесследно, даже облик их не успевал отпечататься в мерклом сознании. Казалось, что им, безвестным прохожим,– у них не было никаких обязательств, ни родственных чувств, они не ждали ни славы, ни оплаты. Сострадание? Но кругом была смерть, и мимо трупов шли равнодушно, удивляясь своей очерствелости.

Большинство говорит про себя: смерть самых близких, дорогих людей не доходила до сердца, срабатывала какая-то защитная система в организме, ничто не воспринималось, не было сил отозваться на горе.

Блокадную квартиру нельзя изобразить ни в одном музее, ни в каком макете или панораме, так же как нельзя изобразить мороз, тоску, голод…

Сами блокадники, вспоминая, отмечают разбитые окна, распиленную на дрова мебель - наиболее резкое, необычное. Но тогда по-настоящему вид квартиры поражал лишь детей и приезжих, пришедших с фронта. Как это было, например, с Владимиром Яковлевичем Александровым:

«- Вы стучите долго-долго - ничего не слышно. И у вас уже полное впечатление, что там все умерли. Потом начинается какое-то шарканье, открывается дверь. В квартире, где температура равна температуре окружающей среды, появляется замотанное бог знает во что существо. Вы вручаете ему пакетик с какими-нибудь сухарями, галетами или чем-нибудь еще. И что поражало? Отсутствие эмоционального всплеска.

И даже если продукты?

Даже продукты. Ведь у многих голодающих уже была атрофия аппетита».

Врач больницы:

— Помню, привезли ребят-близнецов… Вот родители прислали им маленькую передачу: три печеньица и три конфетки. Сонечка и Сереженька - так звали этих ребятишек. Мальчик себе и ей дал по печенью, потом печенье поделили пополам.

Остаются крошки, он отдает крошки сестричке. А сестричка бросает ему такую фразу: «Сереженька, мужчинам тяжело переносить войну, эти крошки съешь ты». Им было по три года.

Три года?!

Они едва говорили, да, три года, такие крошки! Причем девочку потом забрали, а мальчик остался. Не знаю, выжили они или нет…»

Амплитуда страстей человеческих в блокаду возросла чрезвычайно - от падений самых тягостных до наивысших проявлений сознания, любви, преданности.

«…В числе детей, с которыми я уезжала, был мальчик нашей сотрудницы - Игорь, очаровательный мальчик, красавец. Мать его очень нежно, со страшной любовью опекала. Еще в первой эвакуации говорила: «Мария Васильевна, вы тоже давайте своим деткам козье молоко. Я Игорю беру козье молоко». А мои дети помещались даже в другом бараке, и я им старалась ничего не уделять, ни грамма сверх положенного. А потом этот Игорь потерял карточки. И вот уже в апреле месяце я иду как-то мимо Елисеевского магазина (тут уже стали на солнышко выползать дистрофики) и вижу - сидит мальчик, страшный, отечный скелетик. «Игорь? Что с тобой?» - говорю. «Мария Васильевна, мама меня выгнала. Мама мне сказала, что она мне больше ни куска хлеба не даст». - «Как же так? Не может этого быть!» Он был в тяжелом состоянии. Мы еле взобрались с ним на мой пятый этаж, я его еле втащила. Мои дети к этому времени уже ходили в детский сад и еще держались. Он был так страшен, так жалок! И все время говорил: «Я маму не осуждаю. Она поступает правильно. Это я виноват, это я потерял свою карточку». - «Я тебя, говорю, устрою в школу» (которая должна была открыться). А мой сын шепчет: «Мама, дай ему то, что я принес из детского сада».

Я накормила его и пошла с ним на улицу Чехова. Входим. В комнате страшная грязь. Лежит эта дистрофировавшаяся, всклокоченная женщина. Увидев сына, она сразу закричала: «Игорь, я тебе не дам ни куска хлеба. Уходи вон!» В комнате смрад, грязь, темнота. Я говорю: «Что вы делаете?! Ведь осталось всего каких-нибудь три-четыре дня, - он пойдет в школу, поправится». - «Ничего! Вот вы стоите на ногах, а я не стою. Ничего ему не дам! Я лежу, я голодная…» Вот такое превращение из нежной матери в такого зверя! Но Игорь не ушел. Он остался у нее, а потом я узнала, что он умер.

Через несколько лет я встретила ее. Она была цветущей, уже здоровой. Она увидела меня, бросилась ко мне, закричала: «Что я наделала!» Я ей сказала: «Ну что же теперь говорить об этом!» - «Нет, я больше не могу. Все мысли о нем». Через некоторое время она покончила с собой».

Судьба животных блокадного Ленинграда - это тоже часть трагедии города. Человеческая трагедия. А иначе не объяснишь, почему не один и не два, а едва ли не каждый десятый блокадник помнит, рассказывает о гибели от бомбы слона в зоопарке.

Многие, очень многие помнят блокадный Ленинград через вот это состояние: особенно неуютно, жутко человеку и он ближе к гибели, исчезновению от того, что исчезли коты, собаки, даже птицы!..

«Внизу, под нами, в квартире покойного президента, упорно борются за жизнь четыре женщины - три его дочери и внучка, - фиксирует Г.А.Князев. - До сих пор жив и их кот, которого они вытаскивали спасать в каждую тревогу.

На днях к ним зашел знакомый, студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо: «Отдайте, отдайте». Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота.

О любящее женское сердце! Лишила судьба естественного материнства студентку Нехорошеву, и она носится, как с ребенком, с котом, Лосева носится со своей собакой. Вот два экземпляра этих пород на моем радиусе. Все остальные давно съедены!»

Жители блокадного Ленинграда со своими питомцами

«В одном из детских домов Куйбышевского района произошел следующий случай. 12 марта весь персонал собрался в комнате мальчиков, чтобы посмотреть драку двух детей. Как затем выяснилось, она была затеяна ими по «принципиальному мальчишескому вопросу». И до этого были «схватки», но только словесные и из-за хлеба».

Завдомом тов. Васильева говорит: «Это самый отрадный факт в течение последних шести месяцев. Сначала дети лежали, затем стали спорить, после встали с кроватей, а сейчас - невиданное дело - дерутся. Раньше бы меня за подобный случай сняли с работы, сейчас же мы, воспитатели, стояли, глядя на драку, и радовались. Ожил, значит, наш маленький народ».

В хирургическом отделении Городской детской больницы имени доктора Раухфуса, Новый год 1941/42 г.

Неспроста партийные органы называли вопрос снабжения хлебом "политическим". Дело в том, что наличие либо отсутствие в магазинах хлебобулочных изделий являлось для граждан своеобразным показателем ситуации в стране. Если, например, не хватало молока, спичек или соли, но еще имелся в достатке хлеб – значит, положение не было критическим. Такие продукты, как крупы, каши, соль и сахар, обычно население всегда держало про запас. Хлеб же продукт скоропортящийся, его надо покупать каждый день. Поэтому отсутствие его в магазине воспринималось как предвестник голода со всеми вытекающими последствиями. С другой стороны, люди связывали эту ситуацию с тем, что дело в стране и в частности на фронте плохо. Перебои с поставками хлеба начались уже в конце июля 1941 г. Это сразу же повлияло на настроения населения, началась паника, некоторые рабочие даже отказывались выходить на работу.

В августе 1941 г. хроническая нехватка хлеба и других продуктов стала ощущаться практически во всех городах Советского Союза. Из продуктов питания карточки вводились на хлеб, крупу, сахар, масло, мясо, рыбу, кондитерские изделия; а из промтоваров – на мыло, обувь, ткани, швейные, трикотажные и чулочно-носочные товары. Нормы снабжения устанавливались в зависимости от наличия (с учетом производства) тех или иных товаров и были дифференцированы по группам населения в зависимости от характера и важности выполняемой работы. Но были и исключения. Попав в категорию "ударников" и "стахановцев", можно было получить дополнительные талоны. Их также получали рабочие горячих цехов, доноры, больные и беременные женщины.

Карточки и талоны сами по себе создавали широкое поле для мошенничества и спекуляции. В первые месяцы войны не было установлено должного контроля за работой учреждений и домоуправлений по выдаче карточек, начались различного рода злоупотребления, бесконтрольно работали продовольственные магазины. «Ошибочно выданные или обманно полученные карточки приводили к дополнительному расходованию продуктов питания, а в условиях осады города это равносильно удару в спину. Однако эгоисты, в худшем смысле этого слова, фабриковали ложные справки, мошеннически, где удавалось, получали дополнительные карточки. Пути к незаконному приобретению их изобретали самые различные. Некоторые управдомы в сговоре с дворниками выписывали карточки на вымышленных лиц; возвращаемые жильцами карточки на выбывших или умерших людей в ряде случаев присваивались нечестными работниками в домоуправлениях, на предприятиях. Они использовали каждое упущение управления по учету и выдаче продовольственных карточек... Карточка была дороже денег, дороже картин великих живописцев, дороже всех других шедевров искусства» (Павлов Д.В. «Ленинград в блокаде», Л., Лениздат, 1985 г., с. 107).

Кроме этого, карточки воровали работницы типографии, на которой они печатались. Все это заставило руководство Ленинграда во главе со Ждановым принять меры. Во-первых, выдача разовых талонов была запрещена. Во-вторых, карточки потребовали выдавать только после тщательной проверки первичных документов. В-третьих, было решено укрепить кадры работников по учету карточек "лучшими людьми" и коммунистами. С целью пресечь использование фальшивых карточек Ленинградский горисполком принял решение с 12 по 18 октября провести массовую перерегистрацию выданных продкарточек на октябрь. Злоумышленники подбирали бумагу, краски и каллиграфически, от руки изготовляли фальшивые карточки. В магазинах при тусклом освещении лампы или мерцающем свете коптилок часто трудно было отличить фальшивки от подлинников. Но людей катастрофически не хватало, поэтому мероприятие поручили проводить все тем же домоуправлениям и предприятиям, которые ранее эти карточки и выдали. В итоге на них просто ставили штамп "Перерегистрировано".

"Однако определенный результат это дало. В октябре было выдано на 97 тысяч карточек меньше, чем в предыдущем месяце. Но в эту цифру также входят погибшие в результате бомбардировок и артобстрелов, а также эвакуированные через Ладожское озеро. При общем числе выданных карточек по городу в 2,4 млн. штук, разница была не такая уж большая. Таким образом, ситуация в целом не изменилась". (Там же с.108).

Конечно, все эти меры несколько сократили и усложнили незаконное получение карточек. Но наиболее предприимчивые люди за осенние месяцы успели создать некоторый запас продовольствия, который позволил многим из них не только пережить гибельную блокадную зиму, но и спекулировать продуктами питания на рынке. Так что больше всего пострадали как раз честные граждане, всецело доверившие свою судьбу государству.

На рынках цены на продукты держались высокие: молоко – 4 руб. литр, мясо – 26-28 руб., яйца – 15 руб., масло – 50 руб., но и за такие деньги его было не просто купить – выстраивались огромные очереди. Часто на базарах не было и овощей, даже картофеля и капусты. Строгие городские власти под давлением общественного мнения приказывали колхозникам установить "твердые цены" на продукты. Казалось, что скоро сбудется заветная мечта покупателя. Молоко отныне должно было стоить не более 2 руб. 50 коп., мясо – 18 руб. и т.д. Однако крестьяне отреагировали на это по-своему, – уничтожили продукты и попросту сбежали с базаров. В итоге рынки опустели, а торговля к августу 1941 г. продолжилась только ягодами и грибами, на которые твердых цен не установили. Молоко, яйца, масло и мясо практически исчезли полностью.

1 сентября постановлением правительства карточная система распределения продуктов была введена повсеместно. Правда, пока это касалось только хлеба, сахара и кондитерских изделий. Нормы и карточки на другие товары появились позднее. Все население делилось на две категории. В 1-ю вошли рабочие военной, нефтяной, металлургической, машиностроительной, химической промышленности, работники электростанций, железнодорожного и морского транспорта и др. Во 2-ю группу – рабочие и ИТР, служащие других отраслей промышленности и все остальные, не вошедшие в первую категорию. Им были установлены следующие дневные нормы отпуска хлеба и сахара:

Однако это же постановление разрешало местным властям параллельно с карточным распределением вести торговлю хлебом без карточек по повышенным ценам. Фактически карточная система сосуществовала параллельно с коммерческой торговлей. Насколько хлеб был политическим продуктом, говорят события осени 1943 г. В результате летних налетов Люфтваффе на города Поволжья, отправки зерна в освобожденные от немцев районы и плохого урожая, государству в ноябре почти повсеместно пришлось пойти на снижение норм выдачи хлеба по карточкам. В среднем – с 800 до 600 граммов в день для 1-й категории граждан.

В результате население стало проявлять массовое недовольство. По данным органов НКВД, в декабре имели место следующие высказывания граждан, подобные высказыванию механика летно-испытательной станции авиазавода №21 Кирясов: "Товарищ Сталин сказал, что войне скоро будет конец, так почему же убавляют нормы, значит, война будет продолжаться долго, народ и так голодает, а тут еще хлеб отнимают, многие люди будут пухнуть и умирать". Или сотрудницы планового отдела завода боеприпасов №558 Вагановой: "Вот тебе и победа, города опять отдаем, нормы на хлеб снизили, и скоро, по-видимому, давать не будут, значит, дела на фронте не из блестящих". (Там же с. 341).

В дальнейшем отказались и от регулирования цен на продукты на рынках. Это была крупная победа крестьян над советской властью! Недополученную же за последнее время прибыль колхозники просто заложили в цены, которые выросли в четыре-пять раз по сравнению с довоенными. Так, литр молока в октябре 1941 г. стоил уже 10 рублей вместо двух рублей в июне. Но и за таким дорогим продуктом теперь надо было стоять в очереди по 2-3 часа. В коммерческих магазинах пока тоже стояли большие очереди. Проанализировав ситуацию, вскоре государство решило, видимо, что у людей слишком много наличности. Поэтому 30 декабря 1941 г. был введен так называемый "военный налог", составлявший 12% от зарплаты.

"Впереди была зима, а между тем из-за нехватки рабочих рук в сельском хозяйстве убрать урожай 1941 г. не успели. Замаячила перспектива голода. Партийные власти решили бросить на уборку всех кого только можно. Так, Горьковский обком партии 26 сентября приказал «привлечь в порядке трудовой повинности для уборки сельскохозяйственных культур все трудоспособное сельское население, в том числе учащихся обоего пола, а также население городов и поселков городского типа, однако не в ущерб работе госучреждений и предприятий». Районные комитеты партии были обязаны разъяснить данное постановление населению и обеспечить его выход на уборку урожая". (Там же с. 334).

В конце 1941 г. были введены карточки на рыбу, крупы, мясо и макароны. Мяса, в среднем по стране, полагалось всего 1,2 кг на человека в месяц. Затем в 1942 г. во многих городах ввели нормирование на продажу населению керосина и соли. Нередко дефицит продуктов в магазинах объяснялся не только условиями военного времени, но и тем, что они по разным причинам не доходили до прилавков, а "чудесным образом" оказывались на рынках по баснословным ценам. Стоимость одной буханки сначала дошла до 200-250, а позднее и до 400 рублей! При этом зарплата квалифицированного рабочего на военном заводе составляла 800 рублей в месяц. Чуть больше – ставку в 1080 рублей – имели профессора. Но ведь существовали и совершенно мизерные оклады. Так, технички и гардеробщицы получали всего 100-130 рублей. В тоже время цена, к примеру, килограмма моркови на базарах в мае 1942 г. достигла почти 80 рублей!

Сотрудники милиции регулярно проводили оперативные мероприятия по изъятию спекулятивного хлеба, устанавливали пути его поступления на базары. Порой приходилось даже вести слежку за хлебными фургонами. Нехватка хлеба и другого продовольствия, безусловно, объяснялась не только его фактическим отсутствием. Хищения зерна происходили и на селе. "В некоторых колхозах администрация и прочие работники умудрялись расхищать по 50% урожая. При этом показатели урожайности искусственно занижались. Чем меньше указывалась урожайность с гектара, тем больше пшеницы было украдено… В ноябре 1943 г. был разоблачен колхоз им. 2-й пятилетки. Фактически отсыпая в "закрома Родины" только по 250-260 центнеров зерна, руководство вписывало в отчеты 400 центнеров. Базой «Заготзерно» выписывались фиктивные авансовые квитанции на приемку зерна… Рядовые колхозники, пухшие от голода, тащили поменьше, кто сколько мог. Но именно их чаше всего и ловили. Так, одна жительница города Лысково работала на складе зерна, перелопачивая пшеницу. Устав глядеть голодными глазами на это изобилие, она пришила к юбке два потайных кармана и выносила в них по нескольку щепоток зерна. Несчастная женщина была поймана и получила три года лишения свободы, несмотря на то, что на ее попечении находились трое малолетних детей". (Там же с. 336-337).

Несмотря на все принятые меры, избежать голода не удалось. Он, конечно, не везде имел трагические черты блокадного Ленинграда, но все же ощущался как в крупных городах, так и в сельской местности. В первую очередь люди недополучали хлеба, что усугублялось нехваткой и других продуктов. Постоянная нехватка продовольствия заставила горожан "по совместительству" стать крестьянами. Все газоны и клумбы возле домов весной 1942 г. были засеяны картошкой и капустой. Кто не успел захватить участок в городе, получал официально или занимал сам плантации в пригородах. Можно было также арендовать землю у граничащих с городом колхозов. Некоторые граждане нанимались в колхозы на сезонную работу за хлеб. В общем, выживали, как могли. Всё это, конечно, не могло не сказаться на здоровье людей…

Инфляция в годы войны достигла огромных масштабов. Об этом свидетельствует рост цен на основные продукты питания. Если в январе 1942 г. килограмм картофеля на рынках Горького в среднем стоил 1 руб. 60 коп., то через год – уже 12, а в январе 1943 г. – 40 руб.! Стоимость килограмма свежей капусты выросла с 3 руб. 70 коп. в январе 1941 г. до 20 рублей в январе 1942 г., а через год возросла еще вдвое. Лук подорожал с 3 руб. 50 коп. до соответственно – 14 и 78 рублей. Десяток яиц в январе 1941 г. в среднем стоил 16 руб., в январе 1942 г. – 52 руб., а в январе 1943 г. – уже 190 руб.! Но самым рекордным был рост цен на животное и растительное масло, молоко и мясо (руб./кг.):

Таким образом, наиболее высокие цены на продовольствие имели место в конце 1942 г. – начале 1943 г. Затем по некоторым товарам наметилось снижение, но по сравнению с началом войны рост цен все равно остался высоким. Больше всего поражает рост цен на сливочное масло и молоко, подорожавшие за указанный период в 14 раз! Впрочем, здесь были упомянуты только товары первой необходимости, а в дефиците были и многие другие. Например, шампанское к 1943 г. подорожало в среднем до 160 рублей за литр. Но самым дорогим продуктом, обогнавшим всех «конкурентов», конечно же, была водка. Стоимость одной бутылки на рынке к середине войны достигала астрономической суммы в 1000 рублей! То есть даже месячной зарплаты квалифицированного рабочего было недостаточно, чтобы купить ее. Но раз установилась такая цена, значит, был и спрос.

В дефиците были не только продукты питания – постоянно не хватало и промтоваров. Профессор Добротвор описывает интересный случай, увиденный им 3 июня 1942 г. в центре Горького: "Дикая картина около универмага. Там сегодня выдают шерстяную материю. Это зверинец спекулянтов всякого рода. Один купил отрез на костюм за 900 руб. и тут же продал за 3500 руб. Около магазина драка. 50 милиционеров, но не для порядка, а чтобы тоже получить материал. Вакханалия спекуляции и блата. Жутко честному человеку". («Забвению не подлежит. Страницы нижегородской 1941-1945 годы», Н. Новгород, 1995 г., с. 528).

Наиболее голодными в СССР стали 1944-1946 гг. Это потом в художественных фильмах и литературе весну победного 45-го года будут изображать оптимистическим и счастливым временем. Вот выдержки из писем учащихся Работкинского сельскохозяйственного техникума, о содержании которых стало известно даже на самом высшем уровне. В частности, информация дошла до заместителя председателя советского правительства Микояна А.И. Изголодавшиеся учащиеся писали:

"11.4.45 г. ...Начиная с 1 числа, в техникуме не давали ни разу хлеба, все студенты слегли, некоторые начали опухать. Занятия прекратились, но отпуска не дают. Все очень ослабли.
9.4.45 г. ...Совершенно ослабли. Вот уже 9 число, но нам хлеба еще не давали ни разу, не знаем когда будет. Да притом у нас нет ни картошки, ни денег, пришел «капут».
10.4.45 г. ...13 дней живем без хлеба. В нашей группе две девушки опухли. Дров в техникуме нет, воды тоже, в связи с этим завтрак бывает в обед – одна свеклина, а обед – в ужин, ужина совсем не бывает. В техникуме сейчас такой беспорядок, такое волнение, студенты вовсю бунтуют.
11.4.45 г. ...Хлеба не давали ни грамма с 1 апреля. Студенты даже не могут ходить, а лежат на постели еле живые. Сейчас мы не учимся и не работаем, сидим в своей комнате. Когда будут давать хлеб, неизвестно". (Зефиров М.В. Дёгтев Д.М. «Всё для фронта? Как на самом деле ковалась победа», «АСТ Москва», 2009 г., с 342).