Имя отца веры мухиной. Вера мухина - биография, фото, личная жизнь скульптора

Мухина Вера Игнатьевна. Скульптор. Родилась в 1889 году. Народный художник СССР, член Академии Художеств СССР, лауреат Государственных премий. Автор монументов "Пламя Революции", "Рабочий и колхозница", памятников Т.Шевченко, П.Чайковскому. Оформляла выставки и театральные спектакли. Умерла в 1953 году.

Замков Всеволод Алексеевич. Кандидат физико-математических наук. В прошлом — заведующий кафедрой физики Ленинградского мединститута. Имеет дочь и внука. Живет в Санкт-Петербурге.

Константин Смирнов. На канале НТВ «Большие родители» — программа, в которой дети из знаменитых семейств рассказывают о своем детстве, о своих родителях.

Сегодня мы в гостях у Всеволода Алексеевича Замкова, сына великого русского скульптора, автора знаменитой скульптурной композици «Рабочий и колхозница» — Веры Мухиной. Всеволод Алексеевич, ваша мама широко известна в мире, а кто был ваш отец?

Всеволод Замков. Отец мой был врачом с очень интересной биографией. Он был крестьянин, его привез дед и отдал грузчиком в Московскую таможню, когда ему было 15 лет. Потом стал учиться, закончил бухгалтерские курсы, стал артельщиком в банке; втравился в революционную деятельность. В 1905 году занимался поставкой оружия на Пресню через баррикады. Там он познакомился с Красиным, Комовым.

К.С. Попал в дурную компанию?

В.З. Но потом, видимо, я не знаю почему, с 1906 года он начисто бросил всю эту компанию и всегда говорил, что «людей надо не убивать, а лечить».

К.С. Почему у него произошел такой переворот?

В.З. Ничего не говорил, он необычайно был скрытный человек, и его документы в 1941 году, во время ареста, куда-то пропали. Так вот. После того, как он ушел от большевиков он решил сдать на аттестат зрелости, два года он провалил, а на третий сдал и поступил в Университет на медицинский факультет. Он учился у выдающегося в то время Алексенского, который считал его лучшим учеником. Окончил он в 1914 году. Во время войны он пошел добровольцем на фронт. В 1915 году он уже был начальником госпиталей фронта; его привезли в 1916 году с сыпным и брюшным тифом одновременно, и он выходился, непонятно как.

В результате он остался жить в Москве, тут произошла встреча с матерью, которую он вылечил от трихиноза, она в это время медсестрой работала в госпитале конозаводства на Арбатской площади. В 1918 году они поженились. Так образовался своеобразный дуэт: мать, которая была высокой европейской культуры, и отец. Мать была человеком очень волевым, но он был гораздо сильнее ее морально.

Отец был к этому времени одним из самых известных хирургов времен. П.ервой Мировой войны, он, тем не менее, был, как говориться, бессеребрянником. Например, он в течение многих лет ездил каждое воскресенье вместо отдыха в свою родную деревню Борисовку, около Клина, где он бесплатно лечил своих односельчан. Это продолжалось много лет, и до сих пор его помнят там. Потом он специализировался на хирургической урологии. И тут произошел коренной перелом в его жизни, сыгравший большую роль во всем нашем семействе. Тимофей Лисовский, известный по роману «Зубр», познакомил его с академиком Кольцовым, «отцом нашей русской генетики», отец хотел заняться наукой, а Кольцов искал хирурга, который мог бы заниматься урологией. Его интересовала проблема омоложения при пересадке органов, и отец пошел лаборантом к Кольцову, оставил частную практику, которая не возбранялась, и таким образом он наткнулся на серьезное открытие, которое его сделало, с одной стороны, всемирно известным, а с другой стороны, все беды нашего дома произошли отсюда.

К.С. А о каком открытии идет речь?

В.З. Работая по омоложению под руководством Кольцова, он наткнулся на то, что моча беременных оказывает сильнейший омолаживающий стимулятор организма. Попробовал на себе. Он сказал, что после первой инъекции «у меня ощущение было, что я выпил бутылку шампанского». В результате путем экспериментов он выработал препарат и начал его широко применять у себя в частной практике.

К.С. Скажите, насколько я понимаю, он был врачем — экспериментатором, а на ком он экспериментировал — на себе или┘

В.З. Нет, пока у него была частная практика, он экспериментировал на своих пациентах и на себе. У меня был туберкулез в детстве в разных формах, и собственно, только когда он наткнулся на свои открытия, ему удалось окончательно избавить меня от костного туберкулеза, а я 5 лет провел на костылях, мне собирались ампутировать правую ногу. Но главное, появился институт, он назывался — специальный институт урогравидальной терапии.

Началось столпотворение, потому что он брал безнадежно больных и обычно их выхаживал. Было дикое количество пациентов. Однажды пришел курьер с пакетом, с печатями на углах сургучными. Принимаю документ -король Тайланда приглашает доктора Замкова быть президентом академии медицины. Причем это уже 1934-35 год.

Потом был такой эпизод, уже после войны, в нашем доме. Звонок, открываю — мужчина со смутно знакомым лицом: «Простите, я слышал, что доктор Замков умер, а кто-то из его родственников есть? Вы не можете мне рассказать. Я — Абель». Отец его смотрел перед отъездом. Он приехал узнать: что, как.

Отец работал на износ. Все шло очень хорошо, но, так всегда, во врачебной среде слишком хорошие врачи мало нравятся коллегам, и начинается травля, причем травля по известной схеме.

К.С. Всеволод Алексеевич, это какие годы?

В.З. Это уже 1929 год. Причем писали статьи, фельетоны по поводу отца, и особенно был такой грязный фельетон ко дню его рождения, по моему, в «Известиях», отец не выдержал и решил, что надо уезжать за границу. Он был в таком отчаянии, судя по документам, что не посмотрел, что ровно месяц назад вышло распоряжение о жесточайших наказаниях за выезд. У отца были визы в 1929 году, он не поехал, он еще боролся, а потом махнул, забрал меня, мать. Нашелся человек, который обещал все сделать, но он оказался провокатором и нас арестовали прямо в поезде.

К.С. Всех троих?

В.З. Всех троих. Так что у меня есть опыт: 5 дней на Лубянке в десятилетнем возрасте. У меня 5 дней, а у отца несколько месяцев. Потом ссылка. Его и мать сослали, это был либеральный соцлагерь в Воронеже, куда и Мандельштама сослали в это же время. Когда дело отца доложили Дзержинскому, он сказал, что от такого стреляются, не то, что бегут. В результате мы выехали из Воронежа, отец продолжил свои эксперименты. Опять был скандал с коллегами. В общем, кончилось это тем, что через полтора года пребывания в Воронеже отца вызвали в Москву, с конвоем привезли в Москву и прямо с поезда, не дав ему переодеться, заехать домой, повезли в Кремль и назначили директором института.

Естественно, мама тоже была, в Воронеже, хотя ее не содержали под стражей. Она работала мало, но успела сделать проект памятника Шевченко; а до этого уже сделала многие из своих лучших вещей — проект памятника Свердлову, пламя Революции, затем Юрий, деревянный; и, наконец, баба — крестьянка, которая была послана в Венецию и, по указанию Муссолини, была продана; и где она находится, не знаю, по слухам, в Ватиканском музее.

К.С. Всеволод Алексеевич, Ваша мама происходила из очень богатой семьи Мухиных, а вышла замуж за крестьянского сына.

В.З. Видите ли, необычайно высокие моральные устои отца, его огромная воля не на подавление окружающих, а на самодисциплину, такая, что мама всегда говорила, что она «выиграла отца, как сто тысяч по трамвайному билету».

К.С. Скажите, каким образом она, из семьи промышленников, стала заниматься искусством?

В.З. К искусству она тяготела всегда, с юности. Она была абсолютно самоучкой. В 1912 году с ней произошла катастрофа: она, катаясь на санях с гор зимой, вылетела из саней и оторвала нос. Случайно врач оказался по близости, который сумел все это прижить, но у нее лицо было деформировано больше года. После катастрофы искусство для нее было любительством, но она почувствовала, что это ее призвание. Она потребовала от своих опекунов разрешение ехать в Париж. Тем более, что она уже была знакома и подружилась с Любовью Поповой, одной из основательниц нашего кубизма. Она уехала в Париж, и пробыла там два зимних сезона. А промежуточный летний сезон она с Поповой и с еще одной подругой путешествовали по Италии. Собственно говоря, все ее образование заключалось в том, что она два года была в Париже. Там была такая компания: Борис Николаевич Терновец, потом создатель музея Западного искусства, Попова; Вертепов, в будущем — террорист, стрелявший в Петергофского губернатора, бежал потом во Францию, про которого говорили, что он сильнее Родена, но он умер. В 1914 году она вернулась домой на лето, отдыхать, и началась война. Она пошла сестрой милосердия. Подружилась с Александрой Экстер, одной из ведущих левого искусства. И Экстер привлекла ее к работе в театре. Она занялась театральным костюмом. Сначала она сделала по просьбе Экстер и Таирова две огромные маски Апполона Диониса, которые обрамляют арку сцены. Так что, эта компания дала дорогу Вере Игнатьевне в искусство, это была компания левых художников того времени, наиболее сильных, которые считаются отцами русского авангарда.

К.С. Всеволод Алексеевич, два года вы провели в ссылке в Воронеже, а Вера Игнатьевна известна как автор скульптуры, которая воспринимается как символ Советской власти, «Рабочий и колхозница». Объясните, каким образом дочь богатых родителей, стала сотрудничать с этой властью?

В.З. Красивые человеческие идеи всегда импонировали Вере Игнатьевне. Собственно говоря, основной, наиболее интересный, но малоизвестный результат ее творчества — то, что она называла «мечты на полке»: модели, эскизы памятников, монументов; но так получилось, что известной стала эта скульптура. Очень многое осталось только в макетах.

К.С. Мама никогда не рассказывала, как у нее родился этот замысел?

В.З. Замысел был не у Веры Игнатьевны, замысел был Иофана, то есть основная композиция была задана. Была, конечно, склока, потому что мама потребовала уменьшение на полтора метра. «Почему? Я же Вам задал такой-то размер?». Она сказала: «У меня не получается по композиции». Она всегда в композицию вкладывала определенное идейное содержание. Например, она сделала памятник Шевченко. Существенная деталь в том, что Шевченко — в национальном костюме. Композиция была такая: с одной стороны — группа гайдамаков с лошадью, с другой — группа свободных рабочих. Памятник признали очень хорошим, но не приняли. Почему? — Потому что Шевченко в национальном костюме. Сказали, что Мухина играет на национализме.

К.С. Расскажите, пожалуйста, историю композиции «рабочий и колхозница».

В.З. История началась с того, что на Всемирной выставке 1937 года был объявлен конкурс, и мамин макет был самым приемлемым. Начался сумасшедший дом, потому что это все происходило где- то в мае, в апреле следующего года надо было, чтобы это уже стояло. Значит, началась работа над окончательной моделью. Просмотров нет, мама написала письмо главному комиссару выставки, что если не будет проходить просмотр, то она отказывается работать. Наконец приняли, но начался скандал с шарфом. Шарф, который был основной композиционный элемент скульптуры, дающий динамику, не могли принять и понять, зачем это нужно.

Ей удалось уговорить Молотова, тогда макет был принят. Модель в натуральную величину — метр слишком; сделали ее за месяца два с половиной, но потом началось увеличение натуры на заводе. Это была сумасшедшая эпопея, все устали до такой степени, что однажды Вера Игнатьевна проснулась, стоящей на шарфе, без ограждения, на морозе, 15 метров над землей. Она ходила, осматривала и уснула на ходу. Такой был темп работы. В марте статую отвезли в Париж, и к 1 мая она уже была на месте.

К.С. А мама не ездила в Париж?

В.З. Ездила, конечно. Поехала ее помощница, Зинаида Григорьевна, я поехал, потому что она просто боялась одна ехать — попросила Молотова, чтобы мне разрешили ехать с ними. И ездила бригада рабочих и инженеров под руководством Львова Петра Николаевича, блистательного конструктора по самолетостроению, он взялся за эту работу. Вы спрашиваете, как могло получиться, что она взялась за такую работу┘ Дело в том, что у Веры Игнатьевны никогда не было противостояния прекрасным идеям, которые были заложены в идеологию коммунизма. Она была воплощением динамики и движения вперед в те времена, в годы первых пятилеток.

К.С. Когда вы были в Париже, не было мысли остаться?

В.З. Нет. Во-первых, был отец, которого мать безумно любила, она бы его никогда не оставила. Во-вторых, Франция того времени жила без образного искусства. Для Мухиной было главное — создание образа, воплощение некой духовной сущности. Такие ее работы, как «Оборона Севастополя», памятник Шевченко, статуя спасение челюскинцев, где основой всего был огромный Борей, летящий по воздуху в медвежьей шкуре, как бы злой дух Севера, улетающий от большевиков. То есть это все время были попытки найти художественное решение, но отнюдь не коммунистического плана.

К.С. Все-таки они жили не в оторванном мире, вокруг них происходили известные события, очевидно, кого-то арестовывали из близких, друзей?

В.З. Я могу рассказать такой эпизод. Квартира наша описывается, я услышал телефонный звонок, часа в 3 ночи; отец пошел отвечать, потом вернулся, мама спрашивает, в чем дело — «Звонила Ольга, сестра Орджоникидзе, он покончил с собой». «Почему?» — спрашивает мама. Ольга сказала, что он мотивировал это так: «Если я не убью себя, я должен убить усатого, а если я убью усатого, я убью партию, этого я допустить не могу». Эта фраза врезалась мне в память. Были смешные эпизоды, связанные с тем, что ее заставляли, даже в приказном порядке ваять портрет Сталина. Она говорила: «Я хочу с натуры, только с натуры». Сталин написал ответ: это большая честь для него, что Вера Игнатьевна хочет его лепить, но он сейчас не может и просит перенести на более поздний срок, когда он сможет, и так далее и т.д. Потом звонил Жданов, но у нее был первый инфаркт, она уже не могла, но ставила вопрос — только с натуры и никаких фотографий. Вопрос был снят.

К.С. И все-таки разговоры о власти в семье были?

В.З. Вероятно, у матери и отца были разговоры, но отец прошел суровую школу, и они решили, что никакие разговоры вести не следует. Разговоры были, но обсуждения не было. Понимаете, у нас своеобразная была семья, у нас не было общего трепа. Было так: мама готовила свои доклады, я часто их просматривал, редактировал. Упор делался только на принципиальные стороны, борьба за понятие образа в искусстве. Основным в ее творчестве было то, что она искала образ, символ как воплощение определенного человеческого духа.

Вее работах, с одной стороны, нет ничего противоестественного, противосоветского, но, с другой стороны, они были и внесоветские.

К.С. То есть над политическими играми?

В.З. Да, над ними. Она никогда не позволяла себе торговаться с Министерством. Ее называли «совестью союза художников, с другой стороны, устроили над ней суд, что она сбивает всем цены, не торгуется с Министерством.

К.С. Чтобы получить заказы, другие давали взятки?

В.З. Да. Более того, в своем предсмертном письме она писала, чтобы обратили внимание на взяточничество в аппарате Министерства. Ее поэтому и не любили — первый художник, но ничего с него не возьмешь. Например, в 1937 году за «Рабочего и Колхозницу» Вера Игнатьевна получила 25 тысяч рублей. В этом же году Меркуров за 3,5 метрового Сталина получает 480 тыс. рублей.

К.С. 25 тысяч по тем временам — большие деньги?

В.З. Это были средние деньги. То есть это были деньги, но это абсолютно не сравнимо с самой работой. Чудовищной, фантастической, не только творчески, но и физически.

К.С. Вера Игнатьевна умерла в 1953 году, после смерти Сталина?

В.З. Практически через 6 месяцев. Смерть Сталина застала ее уже в больнице.

К.С. Она умерла от рака?

В.З. Нет, она умерла от сердечной недостаточности. У нее было 5 или 6 инфарктов. Вскрытие показало, что у нее было сердце молотобойца. Сердце не выдерживало нагрузки. Сейчас бы ее выходили, но в то время…

К.С. Скажите, она была в сознании в то время, когда умер Сталин, вы обсуждали это событие?

В.З. Да. Она даже написала письмо в газету, когда все отзывались, но его не напечатали. Оно было интересно тем, что там было сказано, что ушла огромная историческая фигура. Между нами она признавалась, что это был самодур, который творил безумные вещи. Был Гротский, редактор Известий, был арестован, просидел 18 лет, первые годы его семью содержал отец. Я много узнал потому, что после смерти отца осталась записная книжка, где он писал свои расходы, — что он потратил несколько десятков тысяч.

К.С. Мы говорили об отношении с властями, в то время главным идеологом был Жданов┘

В.З. Он звонил два раза Вере Игнатьевне. Один раз он позвонил, что Сталин согласен позировать, но мама с инфарктом лежала, а второй раз он звонил и уговаривал вступить ее в партию, потому что она была Президентом Академии Художеств.

К.С. Она входила в президиум?

В.З. Она всегда входила, хотя это было вопреки желанию президиума, и почти вопреки ее желанию, потому что она бы предпочла сидеть тихо и заниматься делом, а не заниматься грязной идеологией. Она пользовалась большим уважением. Причем, уважением специфическим — она была нужна┘

К.С. Она стала нужна, по-видимому, после «Рабочего и колхозницы»┘

В.З. Да, до этого она была менее известный художник.

К.С. Контакты с властью у Веры Игнатьевны были весьма серьезные┘

В.З. Точнее сказать, их не было. Единственный факт общения, это, когда Хрущев в 1945 году начал восстанавливать Киев, — только что кончилась война, он вызвал Веру Игнатьевну в Киев для того, чтобы привести в порядок город. В Киеве пробыли 3 дня, режим был такой: нас поселили в уцелевшей гостинице, утром нам давали машину, и мы ехали к Хрущеву на дачу, где он жил; обычно было чаепитие с ним вместе. Между прочим, надо сказать, очень приятная была семья, но он сам вызвал во мне такой мистический ужас, потому что его внутренняя серость была фантастична. Например, как-то речь зашла о зарплатах. Хрущев говорит: «Поймите, как это можно, что президент Академии наук, Вавилов, недавно назначенный, 40 тысяч рублей получает. А я только 8». Мама отвечает: «У Вас все готовое, дом готовый, все, а у президента академии ничего» — «Как он смеет получать больше меня!». Причем без всякой злости.

К.С. То есть с Хрущевым у нее были отношения?

В.З. Нет. Хрущев ответил ей в директивном тоне, она обиделась и послала ему, что она работать над Киевом не может.

Мама должна была делать монументальные вещи. Она тут же придумала очень интересную вещь. Дело в том, что тогда предполагалось, что от Потомского моста наверх будет проложена новая дорога, прямо к Собору Софии, она должна была переходить на арке над Крещатиком на высоте 20 метров. И мама придумала следующее: сделать это в виде Арки Победы. Арка через весь Крещатик, выложенная золотой мозаикой киевской, на одной стороне черный Кирилл и красный Мефодий. Но, конечно, это было не реально.

К.С. Скажите, семья жила благополучно в финансовом отношении; у вас был дом в Москве?

В.З. Благополучно. Пока был жив отец, даже после закрытия института, у него была частная практика, и мы жили благополучно.

История нашего дома очень простая. Я родился в Москве на углу Плотникова переулка и Гагаринского. В этом доме мы жили до ареста родителей, квартира потом была конфискована, нам оставили одну комнату. Потом мы нашли другое помещение — 2 комнаты у Красных ворот — Садово-Спасская, 21. Это помещение — танцевальный зал, размером 120 метров и второе помещение — парадный зал 48 метров. Никаких удобств, даже водопровода нет. А посередине танцевального зала — колоннада из искусственного мрамора. Это был все перекроено: все разгородили, колонны срубили, заслали линолеумом паркеты, потому что мама говорила, что не может работать на паркете красного лимонного дерева. Сделали мастерскую. В зале две спаленки было. Большой кабинет — там была отцовская лаборатория, а под этим всем находилась кухня, ванная и т.д. 2 этажа. В войну дом был разграблен.

К.С. Где семейство было во время войны?

В.З. Мы были за Свердловском, где был алюминиевый завод огромный. Мама не хотела ехать, но ей позвонил Прокофьев, начальник, и сказал: «Вера Игнатьевна, я только что был в ЦК, все говорят, что Вы хотите остаться с немцами, уезжайте, чтобы не попасть совсем в другое место». Мы быстро собрали все, что можно. У нас было 3 чемодана, 24 ящика архива института, который уже был закрыт, отец спасал научные результаты многолетней работы.

Нас прилично устроили, по эвакуационным понятиям, — дали комнату в коттедже чуть ли не с горячей водой, что было фантастикой в эвакуации. В мае 1942 года маму затребовали обратно в Москву, поскольку она входила в комитет по Сталинским премиям. Я с отцом оставался. Отца опять начали травить закадычные друзья. Наконец мама смогла добиться, что он смог вернуться в Москву, но он умер 15 октября 1942 года, от инфаркта, третьего. Это был трагичный эпизод: прислали дурную врачиху с кардиографом; отец вскочил, вскричал: «Вон!». И умер.

К.С. Скажите, кто оказал больше влияние на Вас — папа или мама?

В.З. Больше влияние мама оказала, потому что я гораздо больше с ней был. Отец был человек очень добрый, но очень суровый. Я понимать его начал, по сути, только после его смерти. Близости прямой не было с отцом, с мамой был абсолютный контакт. Не только с моей, но и с ее стороны.

К.С. Каким образом, сын врача и скульптора пошел в физики?

В.З. Во-первых, и отец и мать, каждый хотел, чтобы я пошел по их стопам. Отец хотел, чтобы я продолжал его дело, а мама говорила, что я хорошо разбираюсь, что я вижу все малейшие дефекты, малейшие неточности. И поэтому, когда мама заканчивала работу, она меня вызывала, чтобы я проверил, все ли кости сходятся, скелет ли на месте. Но я не выбрал ни то, ни другое: я не так любил людей, чтобы жертвовать собой, как отец жертвовал своей собственной жизнью. И со скульптурой, притом, что у меня был точный взгляд, я мог хорошо лепить или рисовать, но видения духовного у меня не было. А у нас все в доме шло по высоким моральным требованиям. Всегда — и у отца, и у матери, что их сближало очень. Оба были духовными максималистами.

К.С. Они были религиозны?

В.З. Вы знаете, мама — нет. Она была очень терпима к религии. С отцом было интереснее, он очень религиозный человек, до старости церковную службу наизусть помнил.

Он мне говорил, что не существует религии более жестокой, чем атеизм. Ибо атеист, если он честный человек, он может сослаться только на себя, он не может сослаться на Бога ни в чем. Обычно, атеизм приводит к вседозволенности. Если ты настоящий атеист, то за все свои поступки перед человечеством, перед миром, ты отвечаешь сам. И это очень жестоко, очень трудно.

К.С. Вы можете вспомнить какие-то истории из семейной жизни?

В.З. Понимаете, у нас своеобразная очень была семья. Очень не стандартная. Например, никогда, я подчеркиваю это слово, никогда я не слышал поднятого голоса в разговоре отца и матери. Не то, что ссора, а просто резкого голоса. Это была абсолютно гармония — по высокому счету, не бытовому. Скажем, у мамы какая-то работа срывается, отец идет и начинает месить в бочке глину. А у него прием после этого. Точно так же мама всегда была готова бросить все и вся, отказаться для того, чтобы помочь и доставить удовольствие отцу.

Удивительный союз талантливого врача-первооткрывателя Алексея Замкова и выдающегося скульптора Веры Мухиной был отдушиной для супругов. Они боролись со всеми невзгодами плечом к плечу, стойко снося опалу и ласку властей. Вера Мухина и Алексей Замков были примером не только искренних светлых чувств, но еще и образцом самоотдачи и преданности своему делу.

Сквозь пламя первой мировой войны

Момент встречи Веры и Алексея в московском госпитале размыт временем и разрозненными воспоминаниями. По одним Вера спасала Алексея от тифа, беспрерывно ухаживая за молодым врачом, по другим – это он спасал Веру. Сама Мухина делилась воспоминанием, согласно которым они впервые встретились в 1914 году.

Вера и сила

Сын Волик родился в 1920 прямо в их квартире, роды Алексей принимал собственноручно. Потихоньку выправлялась ситуация с деньгами, но судьба преподнесла им новое испытание: у Волика в пять лет диагностировали костный туберкулез. Врачи советовали готовиться к худшему. Но родители так просто сдаваться не собирались. Вера Мухина вначале отвезла сына на лечение в Крым, впервые расставшись надолго с супругом.

А затем Алексей Андреевич сам прооперировал сына. Дома. На обеденном столе. Сын не просто выжил, но уже через два года перестал пользоваться костылями.

«Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь…»

"Колхозница

Им предоставили огромную квартиру возле Красных ворот. Именно в этой квартире прошли несколько удивительно счастливых лет семьи.

Взлеты и падения

Знаменитая работа Веры Мухиной "Рабочий и Колхозница". / Фото: www.colors.life

Вере Мухиной и Алексею Замкову выпало счастье провести вместе почти четверть века. предпочитал, чтобы его любимая женщина только время от времени озаряла его жизнь.

Вера Игнатьевна Мухина один из самых знаменитых советских скульпторов. Биография Веры Мухиной во многом типична для талантливой молодежи начала 20 века. Годы их становления как личности и выбор жизненного пути пришлись на переломные, бурлящие, суровые и голодные годы нескольких революций и войн.

Родилась Вера Мухина 1 июля 1889 года в состоятельной семье русских , живших в Риге с 1812 года. В раннем детстве девочка потеряла мать, умершую от туберкулеза. Отец, опасаясь за здоровье дочери, увез ее в Феодосию. В Крыму прошли счастливые детские годы. Учитель гимназии давал ей уроки рисования и живописи. В художественной галерее она копировала картины великого мариниста И.Айвазовского, рисовала пейзажи Тавриды.

После смерти отца опекуны забрали девочку в , где она успешно закончила гимназию и уехала в Москву учиться живописи. С 1909 по 1911 год она учится в частной студии К. Юона, и одновременно начинает посещать мастерскую скульптора Н.Синициной. В мастерской можно было попробовать себя в роли ваятеля. Для этого достаточно было заплатить небольшую сумму и получить в распоряжение станок и глину.

В студии не велось специального обучения, скорее это напоминало практику для учащихся частных художественных школ и студентов Строгановского художественного училища. Мастерскую часто посещал известный скульптор Н.Андреев, который преподавал в Строгановке и ему были интересны работы его учеников. Он первым из профессиональных скульпторов отметил своеобразную художественную манеру Веры Мухиной.

После студии Юона Мухина целый год посещает мастерскую талантливого художника Ильи Машкова, основателя и участника художественного объединения “Бубновый валет”. В 1912 году она едет в Париж и поступает в академию Гранд Шомьер, где обучается скульптурному мастерству у Бурделя, бывшего помощником скульптора Родена. Мухина очень увлечена неуемным темпераментом Родена, он привлекает ее так же монументальностью своих работ. В качестве дополнительного образования Вера изучает анатомию, посещает музеи, выставки, театры.

Летом 1914 года она возвращается в Россию, полная грандиозных планов, но начинается и Вера Мухина оканчивает курсы медсестер. До 1917 года она работает в госпитале. После революции, которую она воспринимает очень лояльно, художница начинает заниматься искусством монументальной пропаганды. Первым самостоятельным проектом начинающего скульптора для молодой республики рабочих и крестьян было создание памятника И.Новикову - русскому издателю и общественному деятелю 18 века. К сожалению, в суровую зиму 1918 -19 годов варианты памятника погибли в неотапливаемой мастерской.

Отличительным стилем Мухиной становятся монументальность форм с акцентом архитектоники, представленная как художественное обобщение силы и несгибаемости советского человека. Вне зависимости от материала - бронза, мрамор, дерево, сталь, она воплощает силой и смелостью своего таланта при помощи резца, образ человека героической эпохи. Ей принадлежат произведения во многом знаковые для истории нашей страны. Монумент - автором, которого является Вера Мухина, для нескольких поколений советских людей является символом свободной и счастливой жизни.

При всех обвинениях, что автор работала по заказу властей, даже ярые недоброжелатели, не могут упрекнуть Веру Мухину в отсутствии таланта, помноженного на необыкновенную работоспособность. Умерла известный скульптор в 1953 году, прожив всего 64 года.

"В бронзе, мраморе, дереве, стали изваяны смелым и сильным резцом образы людей героической эпохи - единый образ человека и человеческого, отмеченный неповторимой печатью великих лет"

И скусствовед Аркин

Вера Игнатьевна Мухина родилась в Риге 1 июля 1889 года в состоятельной семье и получила неплохое домашнее образование. Её мать была француженкой, отец был даровитым художником-любителем и и нтерес к искусству Вера унаследовала от него. С музыкой отношения у нее не сложились: Верочке казалось, что отцу не нравится, как она играет, а занятия дочки рисованием он поощрял. Детские годы Вера Мухина прошли в Феодосии, куда семья была вынуждена перебраться из-за тяжёлой болезни матери. Когда Вере исполнилось три года, её мать умерла от туберкулёза, и отец увёз дочь на год за границу, в Германию. По возвращении семья вновь поселилась в Феодосии. Однако через несколько лет отец снова поменял место жительства: перебрался в Курск.

Вера Мухина - курская гимназистка

В 1904 у Веры умер отец. В 1906 Мухина закончила гимназию и переехала в Москву . У неё уже не было сомнений в том, что она будет заниматься искусством. В 1909-1911 Вера — ученица частной студии известного пейзажиста Юона. В эти годы впервые проявляет интерес к скульптуре. Параллельно с занятиями живописью и рисунком у Юона и Дудина, Вера Мухина посещает студию скульптора-самоучки Синицыной, находившуюся на Арбате, где за умеренную плату можно было получить место для работы, станок и глину. От Юона в конце 1911 Мухина переходит в студию живописца Машкова.
В начале 1912 Вера Ингатьевна гостила у родственников в имении под Смоленском и, катаясь на санях с горы, разбилась и изуродовала себе нос. Доморощенные врачи кое-как «сшили» лицо, на которое Вера боялась смотреть. Дядюшки отправили Верочку в Париж на лечение. Она стойко перенесла несколько операций по пластике лица. А вот характер… Он стал резким. Неслучайно впоследствии многие коллеги окрестят ее как особу «крутого нрава». Вера завершала лечение и одновременно училась у знаменитого скульптора Бурделя, параллельно посещала академию «Ля Палетт», а также школу рисунка, которой руководил известный педагог Коларосси.
В 1914 Вера Мухина совершила поездку по Италии и поняла, что её настоящим призванием является скульптура. Вернувшись с началом Первой мировой в Россию, она создаёт первое значительное произведение — скульптурную группу «Пьета», задуманную как вариация на темы скульптур Возрождения и реквием по погибшим.

Война в корне изменила привычный жизненный уклад. Вера Игнатьевна оставляет занятия скульптурой, поступает на курсы медсестёр и в 1915-17 работает в госпитале. Там она встретила и своего суженого: Алексей Андреевич Замков работал врачом. Вера Мухина и Алексей Замков познакомились в 1914, а обвенчались только через четыре года. В 1919 году ему грозил расстрел за участие в Петроградском мятеже (1918). Но, к счастью, он оказался в ЧК в кабинете Менжинского (с 1923 возглавил ОГПУ), которому он помог в 1907 покинуть Россию. «Эх, Алексей, - сказал ему Менжинский, - ты в 1905 был с нами, потом ушел к белым. Тут тебе не выжить».
Впоследствии, когда Веру Игнатьевну спрашивали, что её привлекло в будущем муже, она отвечала обстоятельно: «В нём очень сильное творческое начало. Внутренняя монументальность. И одновременно много от мужика. Внутренняя грубость при большой душевной тонкости. Кроме того, он был очень красив».


Алексей Андреевич Замков действительно был очень талантливым доктором, лечил нетрадиционно, пробовал народные методы. В отличие от своей жены Веры Игнатьевны он был человеком общительным, весёлым, компанейским, но при этом очень ответственным, с повышенным чувством долга. О таких мужьях говорят: «С ним она как за каменной стеной».

После Октябрьской революции Вера Игнатьевна увлекается монументальной скульптурой и делает несколько композиций на революционные темы: «Революция» и «Пламя революции». Однако свойственная ей экспрессивность лепки в сочетании с влиянием кубизма были настолько новаторскими, что мало кто оценил эти работы. Мухина круто меняет сферу деятельности и обращается к прикладному искусству.

Мухинские вазы

Вера Мухина сближаетс я с авангардистскими художниками Поповой и Экстер. С ними Мухина делает эскизы для нескольких постановок Таирова в Камерном театре и занимается промышленным дизайном. Вера Игнатьевна разрабатывала этикетки с Ламановой , книжные обложки, эскизы тканей и ювелирных украшений. На Парижской выставке 1925 года коллекция одежды , созданная по эскизам Мухиной, была удостоена Гран-при.

Икар. 1938

"Если теперь мы оглянемся назад и постараемся ещё раз с кинематографической быстротой обозреть и спрессовать десятилетие жизни Мухиной, — пишет П.К. Суздалев, — прошедшее после Парижа и Италии, то перед нами возникнет необычайно сложный и бурный период формирования личности и творческих поисков незаурядного художника новой эпохи, художника-женщины, формирующейся в огне революции и труде, в неудержимом стремлении вперёд и мучительном преодолении сопротивления старого мира. Стремительно-порывистое движение вперёд, в неизведанное, вопреки силам сопротивления, навстречу ветру и буре — это сущность духовной жизни Мухиной пройденного десятилетия, пафос её творческой натуры. "

От рисунков-эскизов фантастических фонтанов („Женская фигура с кувшином“) и „пламенных“ костюмов к драме Бенелли „Ужин шуток“, от предельной динамичности „Стрелка из лука“ она приходит к проектам памятников „Освобождённому Труду“ и „Пламя Революции“, где эта пластическая идея обретает скульптурное бытие, форму, пусть ещё не вполне найденную и разрешённую, но образно наполненную. Так рождается «Юлия» - по имени балерины Подгурской, служившей постоянным напоминанием о формах и пропорциях женского тела, потому что Мухина очень сильно переосмыслила и трансформировала модель. «Она была не такая тяжелая», - говорила Мухина. Утонченное изящество балерины уступило в «Юлии» крепости сознательно утяжеленных форм. Под стекой и стамеской скульптора родилась не просто красивая женщина, но эталон здорового, полного энергии гармонически сложенного тела.
Суздалев: «„Юлия“, как назвала свою статую Мухина, строится по спирали: все шаровидные объёмы — голова, грудь, живот, бёдра, икры ног, — всё, вырастая друг из друга, развёртывается по мере обхода фигуры и снова закручивается спиралью, рождая ощущение цельной, наполненной живой плотью формы женского тела. Отдельные объёмы и вся статуя целиком решительно заполняет занятое ею пространство, как бы вытесняя его, упруго отталкивая от себя воздух „Юлия“ — не балерина, мощь её упругих, сознательно утяжелённых форм свойственна женщине физического труда; это физически зрелое тело работницы или крестьянки, но при всей тяжести форм в пропорциях и движении развитой фигуры есть цельность, гармония и женская грация».
В 1930 налаженная жизнь Мухиной резко ломается: по ложному обвинению арестовывают её мужа, известного врача Замкова. После суда его высылают в Воронеж и Мухина вместе с десятилетним сыном едет вслед за мужем. Лишь после вмешательства Горького, через четыре года, она вернулась в Москву. Позже Мухина создала эскиз надгробного памятника Пешкову.

Портрет сына. 1934 Алексей Андреевич Замков. 1934

Вернувшись в Москву, Мухина вновь стала заниматься оформлением советских выставок за рубежом. Она создаёт архитектурное оформление советского павильона на Всемирной выставке в Париже. Знаменитая скульптура «Рабочий и колхозница», которая стала первым монументальным проектом Мухиной. Композиция Мухиной потрясла Европу и была признана шедевром искусства XX века.


В.И. Мухина среди студентов-второкурсников Вхутеина
Начиная с конца тридцатых годов и до конца жизни Мухина работает преимущественно как скульптор-портретист. В годы войны она создаёт галерею портретов воинов-орденоносцев, а также бюст академика Алексея Николаевича Крылова (1945), ныне украшающий его надгробие.

Плечи и голова Крылова вырастают из золотистой глыбы карагача, как бы возникая из естественных наростов кряжистого дерева. Местами резец скульптора скользит по сколам дерева, подчеркивая их форму. Возникает свободный и непринужденный переход от необработанной части кряжа к плавным пластическим линиям плеч и мощному объему головы. Цвет карагача придает особую, живую теплоту и торжественную декоративность композиции. Голова Крылова в этой скульптуре явно ассоциируется с образами древнерусского искусства, и в то же время - это голова интеллигента, ученого. Старости, физическому угасанию противопоставлена сила духа, волевая энергия человека, отдавшего всю свою жизнь на служение мысли. Его жизнь почти прожита - и он почти завершил то, что должен был сделать.

Балерина Марина Семёнова. 1941.

В полуфигурном портрете Семёновой, балерина изображена в состоянии внешней неподвижности и внутренней собранности перед выходом на сцену. В этом моменте "вхождения в образ" Мухина раскрывает уверенность артистки, находящейся в расцвете своего прекрасного дарования - ощущение молодости, таланта и полноты чувства. Мухина отказывается от изображения танцевального движения, считая что в нём исчезает собственно портретная задача.

Партизанка.1942

«Мы знаем исторические примеры, - говорила Мухина на антифашистском митинге. - Знаем Жанну д"Арк, знаем могучую русскую партизанку Василису Кожину. Знаем Надежду Дурову... Но такое массовое, гигантское проявление подлинного героизма, какое мы встречаем у советских женщин в дня битв с фашизмом, - знаменательно. Наша советская женщина сознательно идет на подвиги. Я говорю не только о таких женщинах и девушках-богатырях, как Зоя Космодемьянская, Елизавета Чайкина, Анна Шубенок, Александра Мартыновна Дрейман - можайская партизанка-мать, принесшая в жертву родине сына и свою жизнь. Я говорю и о тысячах безвестных героинь. Разве не героиня, например, любая ленинградская домашняя хозяйка, которая в дни осады своего родного города отдавала последнюю крошку хлеба мужу или брату, или просто соседу-мужчине, который делал снаряды?»

После войны Вера Игнатьевна Мухина выполняет два крупных официальных заказа: создаёт памятник Горькому в Москве и статую Чайковского. Обе эти работы отличаются академическим характером исполнения и скорее свидетельствуют о том, что художник намеренно уходит от современной действительности.

Проект памятника П.И. Чайковскому. 1945. Слева - "Пастушок" - горельеф к памятнику.

Вера Игнатьевна исполнила и мечту юности. фигурка сидящей девушки , сжавшаяся в комочек, поражает пластичностью, певучестью линий. Чуть приподнятые колени, скрещенные ноги, вытянутые руки, изогнувшаяся спина, опущенная голова. Плавная, чем-то неуловимо перекликающаяся с «белым балетом» скульптурка. В стекле она сделалась еще изящнее и музыкальнее, приобрела завершенность.

Сидящая фигурка. Стекло. 1947

http://murzim.ru/jenciklopedii/100-velikih-skulpto...479-vera-ignatevna-muhina.html

Единственной работой, кроме "Рабочего и колхозницы", в которой Вере Игнатьевне удалось воплотить и довести до конца свое образное, собирательно-символическое видение мира, является надгробие ее близкому другу и свойственнику великому русскому певцу Леониду Витальевичу Собинову. Первоначально оно было задумано в виде гермы, запечатлевшей певца в роли Орфея. Впоследствии Вера Игнатьевна остановилась на образе белого лебедя - не только символе духовной чистоты, но более тонко связанном с лебедем-принцем из "Лоэнгрина" и "лебединой песней" великого певца. Эта работа удалась: надгробие Собинову является одним из прекраснейших памятников московского Новодевичьего кладбища.

Памятник Собинову на московском Новодевичьем кладбище

Основная масса творческих находок и замыслов Веры Мухиной так и осталась в стадии эскизов, макетов и рисунков, пополняя ряды на полках ее мастерской и вызывая (правда, крайне редко) поток горьк их слез бессилия творца и женщины.

Вера Мухина. Портрет художника Михаила Нестерова

«Он сам выбрал все, и статую, и мою позу, и точку зрения. Сам определил точно размер полотна. Все - сам» , - говорила Мухина. Признавалась: «Терпеть не могу, когда видят, как я работаю. Я никогда не давала себя фотографировать в мастерской. Но Михаил Васильевич непременно хотел писать меня за работой. Я не могла н е уступить его настоятельному желанию».

Борей . 1938

Нестеров написал ее за лепкой «Борея»: «Я работала непрерывно, пока он писал. Разумеется, я не могла начать что-нибудь новое, но я дорабатывала... как верно выразился Михаил Васильевич, взялась штопать» .

Нестеров писал охотно, с удовольствием. «Что-то выходит», - сообщал он С.Н. Дурылину. Исполненный им портрет удивителен по красоте композиционного решения (Борей, срываясь со своего пьедестала, словно летит к художнице), по благородству цветовой гаммы: темно-синий халат, из-под него белая кофточка; чуть уловимая теплота ее оттенка спорит с матовой бледностью гипса, которую еще усиливают играющие на нем синевато-лиловые блики от халата.

За несколько лет пе ред этим Нестеров написал Шадра: «Она и Шадр лучшие и, быть может, единственные у нас настоящие ваятели, - говорил он. - Он талантливее и теплее, она - умнее и мастеровитее». Такой он и старался показать ее - умной и мастеровитой. С внимательными, будто взвешивающими фигурку Борея глазами, сосредоточенно сведенными бровями, чуткими, умеющими рассчитать каждое движение руками.

Не рабочая блуза, но аккуратная, даже нарядная одежда - как эффектно заколот бант блузки круглой красной брошкой. Шадр у него куда мягче, проще, откровеннее. До костюма ли ему - он за работой! И все же портрет далеко вышел из рамок, спервоначалу намеченных мастером. Нестеров знал это и был рад этому. Не об умной мастеровитости говорит портрет - о творческой фантазии, обуздываемой волей; о страсти, сдержив аемой разумом. О самой сути души художницы.

Интересно сравнить этот портрет с фотографиями , сделанными с Мухиной во время работы. Потому что, хоть Вера Игнатьевна и не пускала фотографов в мастерскую, такие снимки есть - их делал Всеволод.

Фотография 1949 - работает над статуэткой «Корень в роли Меркуцио». Сведенные брови, поперечная складка на лбу и та же напряженная устремленность взгляда, что и в портрете Нестерова. Так же чуть вопросительно и вместе с тем решительно сложены губы.

Та же горячая сила прикосновения к фигурке, страстное стремление влить в нее через трепет пальцев живую душу.

Ещё сообщение

В булгаковских персонажах могли бы узнать себя многие интеллигенты его эпохи. Но в жизни одного из художников того времени "булгаковщина" достигает небывалой концентрации: дружба с сильными мира сего, грандиозное открытие, слава, травля, попытка побега... И где-то в конце — покой, участок земли в тихом городе. Имя художника — Вера Мухина, а автором открытия был ее муж доктор Алексей Замков.
Бег

Дьяволиада
Не без труда удалось выяснить, что дело по обвинению Замкова А. А. и Мухиной В. И. действительно существует, но доступ к нему закрыт по распоряжению их сына Всеволода Замкова. Он же закрыл доступ к фонду родителей в одном из московских архивов. Уговорить его сменить гнев на милость я не смог. Оставалось собирать информацию по крупицам.
В биографиях Мухиной упоминалось, что ее муж работал в Институте экспериментальной биологии (ИЭБ) Наркомата здравоохранения. В 20-е годы ИЭБ, руководимый выдающимся биологом профессором Николаем Константиновичем Кольцовым, был самым настоящим оазисом для тех, кто не мог или не желал считаться с генеральной линией партии. Среди нескольких десятков его сотрудников не было ни одного члена ВКП(б). Соответственно, в институте отсутствовала не только партийная, но даже профсоюзная организация.
Все кончилось в середине 1929 года. В результате очередных чисток в партии без руководящих мест оказалось немало старых большевиков. И некоторые из них, вспомнив, что в молодости числились студентами, двинулись в большую науку. Обстановка в ИЭБ изменилась как по мановению волшебной палочки. Судя по протоколам общих собраний института, с тех пор темы исследований обсуждались и утверждались с участием всех сотрудников, включая истопников и дворников. Причем длились эти мероприятия по шесть--восемь, а иногда и по десять часов. А затем представители партии в институте принялись искоренять социальное неравенство. Профессоров вынуждали отказываться от совместительства, а доктора Замкова — от весьма выгодной, как считали коллеги, частной медицинской практики. Его принялись выдавливать из института, несколько раз обсуждали на собраниях. И 18 мая 1930 года он написал заявление об уходе.
Последней бумагой в его деле был запрос из воронежской поликлиники имени 10-й годовщины Октября с просьбой о высылке трудового списка доктора Замкова А. А. от 13 декабря 1930 года. О побеге в личном деле не было ни слова. Однако в бумагах института нашлось упоминание о некоем ходатайстве профессора Кольцова в ГПУ.

Записка врача
Искать ходатайство в архиве ФСБ я не стал — умный в гору не пойдет. Помогла правильная мысль: обычно копии таких писем направлялись первым лицам страны. По картотеке "жалобщиков" ходатайство нашлось в считанные дни. Точнее — "Отзыв о работе доктора А. А. Замкова в Институте экспериментальной биологии НКЗ в 1929-1930 годах". Вот что писал профессор Кольцов.
"В 1929 году немецкие ученые Ангейм и Зондек опубликовали работу, в которой доказали наличие в моче беременных женщин вещества (гормона), способного при инъекции под кожу мышонка вызвать у него в 4 дня созревание половых органов. Они предложили применять этот метод... для точного установления беременности у женщин...
Когда в 1929 году я предложил доктору Замкову заняться проверкой работы Ангейма и Зондека, он быстро овладел техникой воздействия мочой на молодых мышей и немедленно поставил определение беременности женщин по этому методу. Моча пациенток присылалась из клиник и больниц в ИЭБ, и доктор Замков на основании опытов с мышами ставил через 4 дня диагноз на наличие или отсутствие беременности. Почти во всех без исключения случаях диагноз в дальнейшем оправдывался...
Поставить в широких размерах эту диагностику институту удалось только благодаря любезному содействию А. М. Пешкова (Максима Горького), который с большим интересом отнесся к работам А. А. Замкова. Благодаря А. М. Пешкову и М. Ф. Андреевой удалось быстро получить из-за границы большое количество белых мышей, необходимых для диагноза.
Ввиду ясного действия гормонов мочи беременных женщин на половые органы грызунов, для врача был естественным переход в применении этой мочи в качестве терапевтического средства пациентам, страдавшим от недостаточной активности половых желез. Но в отличие от немецких исследователей А. А. Замков не пытался извлекать гормон из мочи спиртом и другими реагентами и решил вводить под кожу пациентов непосредственно мочу беременных, конечно стерильную. В этом изобретательство самого Замкова... Препарату нами дано имя "гравидан"...
В особенности яркие результаты дает применение гравидана... при психических расстройствах... Блестящий пример такого целебного действия гравидана пришлось наблюдать несколько месяцев тому назад у жены сотрудника ИЭБ проф. Складовского. У пациентки после операции, повлекшей за собой прекращение менструации, обнаружились симптомы буйного помешательства. Психиатры (проф. Ганнушкин) определили у нее неизлечимую психическую болезнь... Проф. Складовский... в тяжелую для себя минуту вспомнил о гравидане, достал стерильную мочу беременных и после трех инъекций добился полного "внезапного" излечения больной...
Среди ученых и врачей зависть к чужим успехам нередко вызывает интриги и склоки. Против А. А. Замкова поднялась настоящая травля... Травля... подействовала так сильно на него, что побудила его к безумной попытке выехать за границу без разрешения. Но незначительность наказания за такое тяжелое преступление — высылка в Воронеж — показывает, что ГПУ приняло во внимание наличие аффекта под влиянием несправедливой травли.
С отъездом А. А. Замкова работа по приготовлению гравидана в ИЭБ почти прекратилась... Ввиду огромного интереса, который представляет собой возможность терапевтического применения гравидана и диагностики беременности по анализу мочи, я считал бы весьма желательным предоставление доктору Замкову возможности продолжить свои исследования в правильной клинической обстановке..."

Роковые яйца
Под давлением фактов сын доктора Замкова — Всеволод Алексеевич — стал чуть более разговорчивым. Он подтвердил, что попытка побега в мае 1930 года имела место. Мухина с мужем собирались через южную границу Азербайджана перебраться в Иран, а затем решить, куда ехать — в Латвию, Венгрию или Алжир, где жил учитель Замкова доктор Алексинский. Решение о побеге было принято под влиянием некоего пациента Замкова, который оказался агентом-провокатором ОГПУ. Мухину с мужем и сыном арестовали по пути на вокзал.
Всеволод Замков также сообщил, что Горький сыграл немалую роль в возвращении его родителей из ссылки. Но основными ходатаями за Замкова были его давние пациенты — начальник оперотдела ОГПУ Карл Паукер и начальник разведупра Красной армии Ян Берзин. Замков-младший считает, что они нуждались в его отце как блестящем диагносте. Но не меньше, видимо, руководящие товарищи нуждались в гравидане. Вот ведь что писал в одном из отчетов доктор Замков:
"Истощенному 20-летнему жеребцу, который от слабости едва стоял на ногах и уже не принимал корма, 10 раз был впрыснут гравидан по 50 см 3 . Жеребец после уколов стал есть, понос у него прошел, появилась мышечная сила. На нем снова стали работать — боронить, пахать и запрягать для езды. У жеребца проявилось яркое половое влечение. Чувство привязанности к одной кобыле стало так велико, что на ее призывный зов он несся к ней во всю мочь, даже будучи в упряжке, через все преграды — каналы, изгороди. Жеребец дал потомство".
Виагра того времени пользовалась бешеной популярностью. Требования выслать гравидан шли во все инстанции. Секретарь Горького Крючков, от мнения которого зависело возвращение Мухиной и Замкова, теперь с подобострастием просил врача выделить чудодейственный препарат тому или иному старому большевику. Сам "буревестник революции" тоже пользовался услугами Замкова.
Волна популярности мужа подняла Мухину на вершину советского искусства. Горький, фактически советский министр литературы, аудиенции у которого известнейшие писатели, ученые и художники ожидают многие месяцы, принимает Мухину вместе с другими видными скульпторами по первой же просьбе. После этой встречи в июле 1933 года он пишет письмо в ЦК, Молотову, и ходатайствует о помощи скульпторам — о передаче под мастерские закрываемых церквей, выделении огромных стипендий молодым ваятелям. А также передает Молотову просьбу скульпторов об обеспечении материалами: "Можно было бы предложить им мрамор памятников на кладбищах Москвы". В 1934 году Мухина получает заказ на скульптурное оформление строящейся гостиницы "Москва" (правда, потом Сталин утвердил проект без этих излишеств).
А дела Замкова шли в гору. По постановлению ЦК ВКП(б) в мае 1932 года под руководством Замкова начала работать научно-исследовательская лаборатория гравиданотерапии. В нескольких московских больницах создаются "гравидановые точки", где пациентов лечат этим препаратом. Поначалу результаты превосходят все ожидания. К примеру, главврач нервно-психической лечебницы для острого алкоголизма профессор Стрельчук сообщает Замкову о результатах лечения 11 наркоманов и 23 алкоголиков: "Еще никто из выписанных пациентов после лечения гравиданом не рецидивировал". Судя по отчетам Замкова, "гравидановые точки" открылись в 250 больницах во всех уголках страны. В 1933 году его лабораторию переименовывают в институт. А два года спустя он выступает на съезде советских эндокринологов едва ли не в качестве главного докладчика.
И вот тут у Замкова началось головокружение от успехов. В пятилетний план своего института он вносит обязательство излечивать практически все: эпилепсию, шизофрению, астму, пороки сердца, тиф, сифилис, туберкулез, язву желудка, рак и т. д. и т. п. Однако гравидан подвел своего создателя. А возможно, у высокопоставленных пользователей просто наступил эффект привыкания. Всеволод Замков, правда, считает, что новая волна травли началась из-за того, что отец слишком хорошо лечил Горького. Как бы то ни было, в 1938 году Институт гравиданотерапии был закрыт.
В принципе история этой семьи должна была завершиться тогда же — их просто обязаны были репрессировать, как ранее осужденных за контрреволюционное преступление. Но Мухину и ее семью по давней просьбе Горького взял под свое крыло председатель Совнаркома Вячеслав Молотов. Не без участия последнего в 1937 году Веру Игнатьевну допустили к участию в конкурсе на украшение советского павильона на Всемирной выставке в Париже. Ее проект — монумент "Рабочий и колхозница" — был признан лучшим.
Мухину не просто отпустили в Париж на монтаж статуи, ее выпустили из СССР вместе с сыном. Это был высший знак доверия. Мало того, ей разрешили заехать в Латвию. Как рассказал Всеволод Замков, подходил последний срок принятия дедовского наследства и Мухиной порекомендовали от него отказаться.

Зойкина квартира
В Риге Мухина громогласно отказалась от наследства и вернулась в Москву, где у ее мужа продолжались неприятности, закончившиеся инфарктом. Вернуться к активной исследовательской работе он не смог (в начале войны Замков бесплатно работал в Институте имени Склифосовского). Но в 1942 году его настиг еще один инфаркт. Пришедшая по вызову молодая женщина-врач, не зная фамилии пациента, рекомендовала покой и, главное, "никаких глупостей вроде препаратов Замкова". Основоположник закричал: "Вон!" — и умер.
Супруга пережила его на одиннадцать лет. Много творила и считалась главным официальным скульптором страны. Пять раз получала Сталинскую премию, не обходили ее и другими наградами. Незадолго до смерти она написала письмо Молотову, которое завещала отправить после своей смерти. 6 октября 1953 года сын выполнил ее просьбу.
"Дорогой Вячеслав Михайлович,
Вы получите это письмо, когда меня уже не будет в живых... Мои последние просьбы по искусству.
1. Не забывайте изобразительное искусство, оно может дать народу не меньше, чем кино или литература. Не бойтесь рисковать в искусстве: без непрерывных, часто ошибочных поисков у нас не вырастет свое новое советское искусство.
2. Прочистите аппарат управления искусств — многие его руководители вместо помощи художникам загоняют их до смерти; иногда берут взятки.
3. Поставьте моего Чайковского в Москве... Я Вам ручаюсь, что эта моя работа достойна Москвы, поверьте мне, ведь за всю мою жизнь я ни разу не подвела доверия партии и правительства...
5. Отдайте распоряжение отлить в бронзе остающиеся после меня небольшие вещи; главное — распорядитесь отпустить на это бронзу.
Еще последняя моя просьба: квартира-мастерская, в которой я жила, до сих пор из-за юридических формальностей не принадлежит ни Министерству культуры, ни Моссовету, ни мне. Очень прошу сделать так, чтобы она осталась за моими ребятами...
И в смерти как и в жизни всегда Ваша,
В. Мухина".
Уже 8 октября Молотов разослал копии письма Мухиной членам президиума ЦК с предложением обсудить записку на секретариате ЦК. Чайковского установили, квартиру оставили. Прочистить аппарат управления не удалось.
Молотов так и не узнал, что Мухина его обманула. В 1937 году она не подписала ни единой бумаги об отказе от наследства. И после возвращения Латвии независимости ее сын отсудил причитавшееся теперь уже ему имущество. Правда, из шести гектаров в центре Риги он получил только один. Но и этого вполне хватит на безбедную старость.
ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ

При содействии издательства ВАГРИУС "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ