Дипломатическая и публицистическая деятельность антиоха кантемира. Дипломат — ученый — писатель

Как все филологические работы Кантемира соотносятся с целым направлением в литературной науке 1730-1740-х годов, так его трактат по стиховедению под названием «Письмо Харитона Макентина», приложенный к переводу «Посланий» Горация, понятен только в общей связи с громадным теоретическим интересом к вопросам стихосложения, интересом, естественным для литературного поколения, совершившего переход от силлабического стиха к тоническому. Но в отличие от других трудов Кантемир в вопросе о стихе занимает архаическую позицию. Его не переубедил ни трактат Тредиаковского 1735 г., ни пример первых од Ломоносова, написанных четырехстопным ямбом. «Письмо Харитона Макентина» излагает систему силлабического стиха. Чем это объясняется? Над этим задумывался уже Тредиаковский и объяснял это нерусским происхождением Кантемира (как будто Медведев, Барсов, Истомин, Поликарпов и другие представители виршевой поэзии в Москве не были чистейшими великоруссами). Вернее всего объяснить верность Кантемира старой системе, на которой воспиталась его литературная молодость, пребыванием за границей, отрывом от петербургских споров 1730-1740-х годов вокруг вопроса о стихе, отрывом от того движения, которое в России увлекало новое поколение к реформе стихосложения. Сыграло известную роль и итальянское и французское окружение, в котором Кантемир жил в Лондоне и Париже; пример итальянского и французского стиха склонял его к верности силлабической системе. Все же, изучив трактат о тоническом стихе Тредиаковского (1735), Кантемир ввел в свой тринадцатисложный стих обязательную постоянную цезуру с ударением на пятом или седьмом слоге стиха, т.е. сделал известную уступку тоническому принципу. А так как новый стих Тредиаковского представлял лишь тонизированный старый тринадцатисложный силлабический стих, то реформированный стих Кантемира не так уж далеко от него отстоит, как это кажется, если сравнить теоретические взгляды обоих поэтов. Стих Кантемира с введением постоянной цезуры (Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен) нуждается лишь в небольшом изменении, чтобы оказаться тонизированным стихом Тредиаковского.

При переработке за границей всех своих старых пяти сатир Кантемир сплошь провел принцип постоянной цезуры. Все это улучшило его стих, а накопленный опыт, зрелость таланта, полное овладение своим искусством дают второй редакции такие литературные преимущества, что иногда та же сатира кажется новым произведением. Заметим, однако, что значение документа политической борьбы 1729-1731 гг. имеет, конечно, именно первая редакция. Из других интересных положений «Письма Харитона Макентина» отметим резкую и полемическую защиту переноса. Соответствующий параграф озаглавлен у Кантемира: «Перенос дозволен». Так как Тредиаковский в своем трактате не говорит о переносе ни слова, то полемическое острие мысли Кантемира, очевидно, направлено против французской поэзии, в которой после Малерба и Буало установилось непреложное правило совпадения стиха с синтаксической единицей. Между тем итальянские стиховеды допускали перенос. По-видимому, Кантемир в вопросах стиховедения находился под влиянием своих итальянских лондонских друзей. Впрочем, в вопросе о переносе Кантемир продолжает заодно и старую практику виршевой русской поэзии, связанную с говорным характером виршевого стиха (а у самого Кантемира с непринужденно-разговорным характером сатирического стиля).

Язык прозаических произведений Кантемира в истории русской прозы не составляет крупного этапа. Астрономический трактат Фонтенеля переведен языком, еще мало отличающимся от деловой прозы петровской эпохи. Позднее многочисленные дипломатические донесения, для которых у Кантемира был такой совершенный образец, как язык французской дипломатии, были для него школой, научившей его писать точно, сжато и ясно. «Письмо Харитона Макентина» написано в этом отношении образцово, но этот короткий учебник стиховедения и по размерам, и по характеру предмета не мог стать решающим примером. Только гений Ломоносова создает основы русского научно-теоретического языка.

Оригинальное явление представляет язык сатир Кантемира. Поражает в них свободное допущение просторечия в степени, приблизительно одинаковой и в первых пяти сатирах, и в заграничной их переработке, и в последних 3 сатирах. Кантемир не боится самых резких случаев просторечия, что лишний раз доказывает неправильность традиционного взгляда, возводящего его сатиры к сатирам Буало: у Буало нет просторечия даже в такой чисто бытовой сатире, как описание нелепого обеда у неумелого хозяина. Между тем у Кантемира на каждом шагу такие стихи:

Больше врет, кому далось больше разумети…

…Когда лучше свежины взлюбит умной стерву…

…Не прибьешь их палкою к соленому мясу…

…Друзья в печали; нутко сел в карты играти…

Постоянно вводятся фамильярные поговорки (лепить горох в стену; чуть помазал губы в латину; щей горшок да сам большой хозяин в доме; а теперь черт не житье и т.п.). Такое широкое введение просторечия представляет случай в русской поэзии XVIII века в своем роде единственный. Язык Кантемира-сатирика продолжает и в этом отношении традицию языка проповедей Феофана. А если припомнить, как часто герои его сатир (ранних) повторяют галерею портретов у Феофана (сближения эти неоднократно делались исследователями) , то становится ясно, что сатиры Кантемира представляют заодно и завершение отечественной литературной традиции и начало просветительской литературы в новоевропейском смысле этого слова (моральные журналы английского образца), т.е. представляют закономерную стадию в развитии русской литературы XVIII века.

КАНТЕМИР Антиох Дмитриевич , светлейший князь, российский государственный деятель, дипломат, тайный советник (1741), поэт, переводчик. Из рода Кантемиров. Сын Д. К. Кантемира. Получил блестящее для своего времени домашнее образование. Изучал историю, древнегреческий, латинский, итальянский, французский и русский языки. Учителями Кантемира были его отец, а также грек А. Кондоиди, немец И. Г. Фоккеродт и выпускник Славяно-греко-латинской академии И. Ю. Ильинский. Под влиянием последнего Кантемир в 1725 году перевёл с латыни произведение византийского учёного 12 века К. Манассии «Синопсис историческая», а также составил свой первый труд - «Симфонию на Псалтырь» (алфавитный указатель к стихам из псалмов; 1727). С 1722 на службе в лейб-гвардейском Преображенском полку. Вместе с отцом участвовал в Персидском походе 1722-23. В 1724 году учился в Славяно-греко-латинской академии. В 1726-27 слушал курсы философии и математики у профессоров Х. Ф. Гросса и Ф. Х. Майера, а также алгебры и астрономии - у Г. Гюйссена в Академическом университете при Петербургской АН. Перевёл с французского языка: «Некое итальянское письмо, содержащее описание Парижа и французов» (1726), «Таблица Кебика - философа» (1729) и др. Разделяя идеи петровских преобразований, сблизился с архиепископом Феофаном Прокоповичем, вошёл в так называемую учёную дружину.

Настроения «дружины» нашли отражение в первых написанных на русском языке по классическим образцам Горация и Н. Буало стихотворных сатирах Кантемира. Из 8 сатир Кантемира первые 5 написаны в России в 1729-31 и позднее сильно переработаны, 6-8-я - в Париже в 1738-39 (впервые изданы на русском языке в 1762, до этого выходили во французском переводе в 1749, в немецком - в 1752). Приписываемая Кантемиру 9-я сатира (издана в 1858) ему не принадлежит. Две первые сатиры («На хулящих учения» и «На зависть и гордость дворян злонравных») отличаются изобилием злободневных политических аллюзий, антиклерикальной направленностью, резкой критикой допетровской старины. В них автор осуждал действия тех представителей церковных и светских кругов, которые пытались после смерти императора Петра I препятствовать распространению научных знаний в России. Рассматривая петровскую Табель о рангах 1722, Кантемир отстаивал идею физического равенства людей и внесословной ценности человека. 3-я сатира («О различии страстей человеческих»), практически лишённая политического подтекста, в духе Феофраста и Ж. де Лабрюйера представляет картину нравов, развёрнутую в череде персонажей, олицетворяющих общечеловеческие пороки. Сатиры, написанные Кантемиром в Париже («О истинном блаженстве», «О воспитании», «На бесстыдную нахальчивость»), представляют собой преимущественно морально-философские рассуждения, в которых оптимистические воззрения ранних просветителей на человеческую природу (Дж. Локка и др.) корректируются пессимистической нравственной философией античного стоицизма. Присущие стилю сатир сложный, иногда латинизированный синтаксис и свободное смешение церковнославянской и просторечной лексики - результат стремления Кантемира к созданию особого поэтического языка, равно противопоставленного языку церковной книжности и собственно живой речи (литературно-теоретические воззрения Кантемира изложены им в «Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских», 1742, издано в 1744). В 1730 году Кантемир перевёл с французского языка трактат Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (опубликован в 1740), в котором в популярной форме отстаивалась гелиоцентрическая система мира. Перевод книги и примечания к ней, многие из которых вошли в работу «О природе и человеке» (1743), имели немаловажное значение для разработки русской научной терминологии. В начале 1730-х годов Кантемир работал над поэмой «Петрида, или Описание стихотворное смерти Петра Великого» (не окончена; издана в 1859). Особое место в творческой деятельности Кантемира занимало издание научного наследия его отца. На свои средства Кантемир опубликовал в Лондоне фундаментальный труд отца «История возвышения и упадка Оттоманской Порты» (тома 1-2; на английском языке издан в Лондоне в 1734-35, на французском языке - в Париже в 1743, на немецком языке - в Гамбурге в 1755). Кантемир являлся сторонником естественного права, разделял идеалы просветителей. Отстаивал идею равенства людей перед законом и судом. Считал, что все люди рождаются равными, что характер человека не зависит от природы, его формирует воспитание.

После смерти императора Петра II (1730) Кантемир выступил противником «затейки» верховников, сторонником самодержавной власти. Содействовал восшествию на престол императрицы Анны Ивановны (участвовал в составлении и редактировании текста обращения дворянства к Анне Ивановне о восстановлении самодержавия).

В 1731-33 годах резидент, затем полномочный министр (до 1738) в Лондоне; вёл переговоры о признании английским двором императорского титула Анны Ивановны и назначении английского посла в Санкт-Петербурге. В ходе борьбы за Польское наследство (1733-35) способствовал избранию на королевский престол Августа III. При посредничестве Кантемира в 1734 между Россией и Великобританией был подписан торговый договор. Помимо дипломатической службы, Кантемир по заданию Петербургской Академии Наук приобретал книги, математические, физические и астрономические приборы, приглашал на работу в Академии Наук европейских учёных.

Полномочный министр (1738), чрезвычайный посол (1739-44) в Париже. Там он познакомился с Ш. Л. Монтескьё и перевёл на русский язык его «Персидские письма» (перевод не сохранился). Находился в переписке с Вольтером и другими философами и литераторами французского Просвещения. Кантемир взял на себя организацию контактов между Петербургской Академией Наук и Французской академией. Закупал и пересылал в Санкт-Петербург книги французских авторов, географические и морские карты, планы европейских городов и крепостей. Способствовал изданию в Гааге трагедии П. Морана «Меншиков» (1739). Перевёл на русский язык 22 послания Горация (частично изданы в 1744; полное издание - 1867) и 55 стихотворений Анакреонта (1736, изданы в 1867), подготовил к печати собственные произведения, снабдив их комментариями (издано с предисловием И. С. Баркова).

Был похоронен в Париже, в 1745 году на средства сестры М. Д. Кантемир перезахоронен в семейной усыпальнице в церкви Святых Константина и Елены Николаевского греческого монастыря в Москве (в 1935 монастырь вместе с усыпальницей был разрушен).

Соч.: Сочинения, письма и избранные переводы. СПб., 1867-1868. Т. 1-2; Собрание стихотворений. Л., 1957.

Лит.: Сементковский Р. И. А. Д. Кантемир, его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1893; Александренко В. Н. К биографии князя А. Д. Кантемира. Варшава, 1896; Майков Л. Н. Материалы для биографии князя А. Д. Кантемира. СПб., 1903; Ehrhard М. Le prince Cantemir à Paris. 1738-1744. Р., 1938; Paдовский М. И. А. Кантемир и Петербургская академия наук. М.; Л., 1959; Graßhoff Н. А. D. Kantemir und Westeuropa. В., 1966; Веселитский В. В. А. Кантемир и развитие русского литературного языка. М., 1974; Бобынэ Г. Е. Философские воззрения А. Кантемира. Киш., 1981; Николаев С. И. Трудный Кантемир: (стилистическая структура и критика текста) // XVIII в. СПб., 1995. Сб. 19; Bobână Gh. A. Cantemir. Poet, gânditor şi om politic. Chişinău, 2006.

В. Л. Коровин, В. И. Цвиркун.

Родился в Константинополе в семье господаря (правителя) Молдавии Дмитрия Кантемира, который во время Русско-турецкой войны 1711 оказался в окружении Петра I и переселился в Россию.

В 1725 Кантемир поступил на военную службу, в 1728 был произведен в поручики. В 1730 вместе с Феофаном Прокоповичем, В. Н. Татищевым и др. выступил против «верховников». В 1731 Кантемир был назначен послом в Лондон, а с 1738 - в Париж, где он и умер в тысяча семьсот сорок четвертый.

За годы дипломатической службы Кантемир проявил себя талантливым дипломатом, во время пребывания в Западной Европе интересовался французской философией, литературой, общественной мыслью, был дружен со многими передовыми людьми своего времени. Кантемир переводил, например, «Персидские письма» Монтескье, с которым был хорошо знаком. В 1730 Кантемир закончил перевод трактата Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», в котором отстаивалась гелиоцентрическая система Коперника. Литературная и научная деятельность Кантемира отличалась многосторонностью. Он был автором теоретических трактатов, поэм, песен, басен, эпиграмм. В историю русской литературы он первым ввел жанр стихотворной сатиры, им было написано 9 сатир, в которых следование образцам европейского классицизма было обогащено русской сатирической традицией.

Кантемир видел в сатире воспитательную роль, надеясь, что ее «голая правда» поможет исправить человека и общество. Свою общественную позицию Кантемир выразил предельно четко: «Все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая то, что согражданам вредно быть может».

Л. Н. Вдовина

Кантемир Антиох Дмитриевич (1708 - тысяча семьсот сорок четвертый), поэт. Родился 10 сентября (21 по новому стилю) в семье ученого-энциклопедиста, молдавского князя Д. Кантемира, одного из ближайших соратников Петра I. Получил прекрасное домашнее образование.

С семнадцати лет начал литературную деятельность, делая переводы с латинского языка «Хроники» Манассии, с французского - «Перевод некоего итальянского письма». В 1727 - 29 перевел стихами четыре сатиры Буало, что помогло ему позднее выработать собственную сатирическую манеру.

В эти годы Кантемир пишет политические эпиграммы, затем переходит к оригинальным сатирам, которые имели хождение в списках. Выступал как защитник линии Петра I в политике и культуре.

В 1730 принял активное участие в борьбе с поползновениями старой знати ограничить в свою пользу самодержавные права Анны Иоанновны, опиравшейся на дворянство.

Однако правительство Анны Иоанновны, недовольное чрезмерной политической и литературной активностью Кантемира, сочло за лучшее назначить его в 1731 русским послом в Лондоне. За границей он много пишет, переводит Горация, Анакреонта и безуспешно пытается добиться публикации своих стихов в Петербурге.

В 1738 его переводят послом в Париж, где он сближается с Ш. Монтескье, переводит его «Персидские письма». Кантемир внимательно следит за развитием поэзии в России и в ответ на трактат В. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) пишет статью «Письмо Харитона Макентина» (1743), в которой защищал силлабический стих от нападок Тредиаковского.

Кантемир был одним из основоположников русского классицизма и новой сатирической поэзии.

Умер А. Кантемир в Париже 31 марта (11 апреля по новому стилю) тысяча семьсот сорок четвертый.

Кантемир Антиох Дмитриевич (1708 или 1709, Константинополь - тысяча семьсот сорок четвертый, Париж) - писатель, дипломат. Сын молдавского господаря, стремившегося освободиться от турецкого владычества и заключившего союз с Петром I. В 1711 после неудачной руСалтыков-турецкой войны отец Кантемира навсегда переселился с семьей в Россию, где получил от царя титул князя. Кантемир занимался дома, в Славяно-греко-латинской академии в Москве, школе капуцинов в Астрахани, в Петербург, академии наук, став энциклопедически образованным человеком. Кантемир был первым переводчиком иностранной светской лит-ры на руСалтыков язык. Наряду с легкими по слогу переводами с древнегреческого Кантемир перевел труд французского натуралиста Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», популяризирующий астрономические знания. Многие произведения Кантемира не сохранились: он начал работу над руСалтыков-французским словарем, готовил материалы по руСалтыков истории. Прославился Кантемир своими сатирами, защищавшими просвещение, науку. В своих произведениях он выступал как последовательный сторонник реформ Петра I. В. Г. Белинский писал: «Кантемир начал собою историю русской светской литературы». Им были введены в оборот руСалтыков речи слова «идея», «депутат», «понятие», «начало» и др. Исследователь Д. Д. Благой заметил, что «именно Кантемир утвердил традицию просветительства как одну из важнейших особенностей нашей художественной литературы XVIII в.». С 1728 Кантемир жил в Москве и стал участником событий, связанных с восшествием на престол Анны Ивановны, составив ей прошение от имени дворянства об уничтожении «кондиций», заключенных «верховниками». Надежды Кантемира на эту самодержицу не оправдались. В 1731 Кантемир был назначен послом в Лондон, а в 1738 - в Париж. Его дипломатические усилия были направлены к сближению России и Англии, упрочению полит., экономических и научно-технических связей. Дипломатическая переписка Кантемира содержит серьезный анализ внешней и внутренней политики европейских государств. Умер от тяжелой болезни.

Кантемир (князь Антиох Дмитриевич) - знаменитый русский ученый, сатирик, младший сын молдавского господаря, князя Дмитрия Константиновича, и Кассандры Кантакузен. Родился в Константинополе 10 сентября 1709 г. Любовь Кантемира к науке имела утилитарный характер, в петровском духе: он дорожил и самой наукой, и своей литературной деятельностью лишь настолько, насколько они могли приблизить Россию к благополучию, а русский народ - к счастью. Этим, главным образом, определяется значение Кантемира как общественного деятеля и писателя. Задаваясь, еще в ранней молодости, вопросом о средствах распространения в России знаний, пригодных для жизни, и об искоренении невежества и суеверий, он признавал наиболее важным учреждение школ и считал это задачей правительства. Прельщенный могучей деятельностью Петра, Кантемир возлагал все свои надежды на монархическую власть и очень мало рассчитывал на самостоятельный почин духовенства и дворянства, в настроении которых он усматривал явное нерасположение или даже ненависть к просвещению. В самых сильных своих сатирах он ополчается против «дворян злонравных» и против невежественных представителей церкви. Когда, при воцарении императрицы Анны Иоанновны, зашла речь о предоставлении политических прав дворянству (шляхетству), Кантемир решительно высказался за сохранение государственного строя, установленного Петром Великим. 1 января 1732 г. Кантемир уехал за границу, чтобы занять пост русского резидента в Лондоне. Во внутренней политической жизни России он участия более не принимал, состоя первоначально (до 1738) представителем России в Лондоне, а затем в Париже. Литературная деятельность Кантемира началась очень рано. Уже в 1726 г. появилась его «Симфония на Псалтирь», составленная в подражание такому же труду Ильинского: «На четвероевангелие». В том же году Кантемир переводит с французского «Некое итальянское письмо, содержащее утешное критическое описание Парижа и французов» - книжечку, в которой осмеиваются французские нравы, уже тогда постепенно проникавшие к нам. В 1729 г. Кантемир переводит философский разговор: «Таблица Кевика - философа», в котором выражены взгляды на жизнь, вполне соответствующие этическим воззрениям самого Кантемира. В том же году появляется и первая его сатира, столь восторженно встреченная Феофаном Прокоповичем и сразу установившая между ними самый тесный союз. Все дальнейшие сатиры (их всего 9) составляют только более подробное развитие мыслей, изложенных в первой. Первое место в них занимает народ, с его суевериями, невежеством и пьянством, как основными причинами всех постигающих его бедствий. Подают ли высшие сословия хороший пример народу? Духовенство мало чем отличается от самого народа. Купечество думает только о том, как бы обмануть наРодился Дворянство к практическому делу совершенно неспособно и не меньше народа склонно к обжорству и пьянству, а между тем признает себя лучше других сословий удивляется, что ему не хотят предоставить власть и влияние. Администрация по большей части продажна. Кантемир бичует не одних только представителей низшей администрации: вчера еще «Макар всем болваном казался», а сегодня он временщик, и картина сразу изменяется. Сатирик наш обращается со словом горькой правды и к представителям власти. «Мало-ж пользует тебя звать хоть сыном царским, буде в нравах с гнусным ты же равнишься псарским». Он с большим мужеством и с необычайной для его времени силой стиха провозглашает, что «чист быть должен, кто туда, не побледнев, всходит, куда зоркие глаза весь народ наводит». Он считает себя и других вправе смело провозглашать такие мысли, потому что чувствует себя «гражданином» (это великое слово им впервые введено в нашу литературу) и глубоко сознает «гражданский» долг. Кантемира следует признать родоначальником нашей обличительной литературы. 1729 и 1730 были годами наибольшего расцвета таланта и литературной деятельности Кантемира. Он не только написал в этот период свои наиболее выдающиеся сатиры (первые 3), но и перевел книгу Фонтенеля: «Разговоры о множестве миров», снабдив ее подробными комментариями. Перевод этой книги составил своего рода литературное событие, потому что выводы ее коренным образом противоречили суеверной космографии русского общества. При Елизавете Петровне она была запрещена, как «противная вере и нравственности». Кроме того, Кантемир переложил несколько псалмов, начал писать басни. Он же впервые прибег к «эзоповскому языку», говоря о себе в эпиграмме: «На Эзопа», что «не прям будучи,
прямо все говорит знаю» и что «много дум исправил я, уча правду ложно». После переезда за границу Кантемир, за исключением разве первых трех лет, продолжал обогащать русскую литературу новыми оригинальными и переводными произведениями. Он писал лирические песни, в которых давал выражения своему религиозному чувству или восхвалял науку, знакомил русскую читающую публику с классическими произведениями древности (Анакреона, К. Непота, Горация, Эпиктета и других), продолжал писать сатиры, в которых выставлял идеал счастливого человека или указывал на здравые педагогические приемы (сатиры, VIII), предрешая, до известной степени, задачу, осуществленную впоследствии Бецким; указывал и на идеал хорошего администратора, озабоченного тем, чтобы «правда цвела в пользу люду», чтобы «страсти не качали весов» правосудия, чтобы «слезы бедных не падали на землю» и усматривающего «собственную пользу в общей пользе» (письмо к князю Н. Ю. Трубецкому). Он переводил и современных ему писателей (например «Персидские письма» Монтескье), составил руководство к алгебре и рассуждение о просодии. К сожалению, многие из этих трудов не сохранились. В письме о «сложении стихов русских» он высказывается против господствовавшего у нас польского силлабического стиха и делает попытку заменить его тоническим, более свойственным русскому языку. Наконец, он пишет и религиозно-философское рассуждение, под заглавием: «Письма о природе и человеке», проникнутое глубоким религиозным чувством человека, стоящего на высоте образованности. Мучительная смерть очень рано прервала эту кипучую деятельность. Кантемир скончался 31 марта тысяча семьсот сорок четвертый г., в Париже, и погребен в Московском Никольском греческом монастыре.

Тывинский государственный университет

Филологический факультет

Кафедра русского языка

НА ТЕМУ: Первые шаги в упорядочении русского литературного языка на новой основе (А.Д. Кантемир, В.К. Тредиаковский)

Выполнила студентка 5 курса 4 группы Чаштыг О.Х.

Проверила: Суздальцева Л.Т.

Кызыл - 2009

Формирование национального русского литературного языка заключалось в сложных преобразованиях структуры литературных текстов и в перестройке литературного языка как системы подсистем, в разрушении старого противопоставления двух типов литературного языка и в становлении системы его функциональных разновидноcтей. Завершение этого процесса связано с деятельностью Пушкина, с развитием реализма в литературе, но непосредственные его истоки относятся к концу петровского времени и началу следующего этапа в истории русской литературы и русского литературного языка - к периоду классицизма, который с полным основанием можно назвать также ломоносовским периодом. Первые практические шаги в упорядочении русского литературного языка на основе теоретических установок классицизма, предусматривающих соответствие жанра и стиля литературного произведения, сделал А. Д. Кантемир в своих стихотворных сатирах.

Кантемир рассматривал сатиру как жанр, требующий «низкого» стиля. О языке своих сочинений он отзывался так: «Обыкши я подло и низким штилем писать, не умею составлять панегирики, где высокий штиль употреблять надобно». В соответствии с этой установкой Кантемир довольно смело вводит в текст своих сатир просторечие, иногда и грубое. Так, в сатире II «Филарет и Евгений» читаем:

Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли, Зевнул, растворил глаза, выспался до воли, Тянешься уж час-другой, нежишься, ожидая Пойло, что шлет Индия иль везут с Китая, Из постели к зеркалу одним прыгнешь скоком...

Здесь же находим такие слова и выражения, как докука, заторопев, похлебство, пожитки, гнусна бабья рожа, плюет на то, потрись на оселку, в рот куски управляет, как свинье узда и другие.

Однако Кантемир соблюдает меру в употреблении просторечия. Средства разговорного языка подвергаются в сатирах Кантемира определенному отбору и упорядочению. Столь же осторожен он и в употреблении церковнославянизмов, которых в его сатирах весьма немного. Особенно показательно то обстоятельство, что Кантемир избегает столкновения в одном контексте церковнославянизмов и просторечия, столкновения, столь характерного для языка многих литературных произведений петровского времени. В результате создается язык довольно ровный, свободный как от высокопарной «славянщизны», так и от нарочитой просторечной грубости. Приведем типичный отрывок из той же сатиры «Филарет и Евгений»:

Как тебе вверить корабль? ты лодкой не правил, И хотя в пруду твоем, лишь берег оставил, Тотчас к берегу спешишь гладких испугался Ты вод. Кто пространному морю первый вдался, Медное сердце имел: смерть там обступает С низу, с верху и с боков, одна отделяет От нее доска, толста пальца лишь в четыре: Твоя душа требует грань с нею пошире; И писана смерть тебя дрожать заставляет; Один холоп лишь твою храбрость искушает, Что один он отвечать тебе не посмеет.

Кантемира нередко оценивают как писателя, который завершает древнюю и начинает новую русскую литературу. Эта имеющая серьезные основания оценка справедлива и по отношению к языку его произведений. Несмотря на огромную силу объективно протекавшего процесса демократизации литературного языка, большинство писателей вплоть до петровского времени все же считало литературным языком язык книжно-славянского типа. Поэтому, даже не владея этим типом языка как целостной подсистемой, они стремились иногда кстати, а чаще некстати употреблять книжно-славянские грамматические формы, слова и обороты. Кантемир был первым крупным русским писателем, который сознательно отказался от книжно-славянского типа языка и обратился к разговорному языку как основному источнику языка своих произведений.

В рамках поэтики классицизма сатира как литературный жанр открывала возможности свободного обращения к повседневному живому употреблению для построения языка литературного произведения. Однако было бы в корне неверно отождествлять язык «низких» жанров классицизма с бытовым просторечием. Кантемир квалифицирует стиль своих сатир как «низкий» лишь в противоположность «высокому», книжно-славянскому стилю панегирической поэзии. «Низкий» стиль не означал сниженного, вульгарного, грубого стиля; «низким» он был лишь в противоположность «высокому». Почерпнутый из античных и средневековых риторик термин «низкий стиль» вообще не был удачен для русского языка в силу дополнительных смысловых ассоциаций, которые он вызывал, поэтому наряду с этим термином употреблялся и другой, более соответствующий сущности обозначаемого явления - «простой стиль».

Заметная веха в теоретическом осмыслении процессов развития русского литературного языка - труды В. К. Тедикаовского. В 1730 г. Тредиаковский опубликовал перевод романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви». В обращении «К читателю» переводчик писал:

На меня, прошу вас покорно, не извольте прогневаться (буде вы еще глубокословныя держитесь славенщизны), что я оную не славенским языком перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим. Сие я учинил следующих ради причин. Первая: язык словенской у нас есть язык церковной, а сия книга мирская. Другая: язык словенской в нынешнем веке у нас очюнъ темен, и многие его наши читая не разумеют, а сия книга есть сладкия любви, того ради всем должна быть вразумительна. Третия: которая вам покажется может быть самая легкая, но которая у меня идет за самую важную, то есть, что язык славенской ныне жесток моим ушам слышится, хотя прежде сего не толко я им писывал, но и разговаривал со всеми: но за то у всех я прошу прощения, при которых я с глупосдо-вием моим славенским особым речеточцем хотел себя показывать.

В этом высказывании выдвигаются два важнейших теоретических положения: 1) отказ от «славенского» языка как языка литературы и признание за ним роли только языка церкви, 2) ориентация на разговорный язык как основу литературного языка. Существенны и указания на то, что в первой половине XVIII в. «язык славенской» был уже для большинства читателей «очень темен», малопонятен, а для некоторых был и эстетически неприемлем («язык славенской ныне жесток моим ушам слышится»).

Здесь необходимо вернуться к уже затрагивавшемуся вопросу о сущности явления, называемого сближением литературного языка с разговорным, а также коротко рассмотреть вопрос о том, что подразумевали писатели и филологи XVIII в. под «славенским языком».

В период формирования нации, для которого характерно «единство языка и беспрепятственное развитие», преодолевается тенденция к расхождению между литературным и разговорным языком, главенствующей становится тенденция к сближению литературного языка с разговорным. Это сближение состоит в устранении из литературного языка архаически-книжных языковых единиц и замене их единицами разговорного употребления, а также в устранении приемов организации языковых единиц в литературном тексте, с наибольшей очевидностью вступающих в противоречие с общепринятой организацией языковых единиц в разговорной практике.

Для писателей и филологов XVIII в. была, разумеется, очевидна существенная разница между тогдашним разговорным «живым употреблением» и старинным литературным языком, за которым закрепилось наименование «славенского». И если в современной науке вопрос о литературном языке Древней Руси. В его разновидностях не окончательно прояснен, то в XVIII в. он тем более вырисовывался весьма смутно. «Славенским языком» обобщенно называли язык старинных книг, преимущественно религиозных («язык славенской у нас есть язык церковной»), не выявляя и не подчеркивая различий ни между церковнославянским и древнерусским литературным языком, ни между типами древнерусского литературного языка. «Славенский язык» соотносился с русским языком как язык прошлого («язык славенской в нынешнем веке у нас очень темен») с языком современным. В. В. Колесов пишет: «В отличие от предыдущей эпохи, в XVIII в. актуальным было не противопоставление церковнославянское - русское, а противопоставление живое русское (общерусское) - архаическое (в том числе славянизмы разного рода». Это высказывание правильно отражает представления литераторов того времени. В 1769 г. Д. И. Фонвизин писал: «Все наши книги писаны или славенским, или нынешним языком». Хронологическая, а не генетическая противопоставленность «славенского» и «нынешнего» языка сформулирована здесь совершенно четко.

В XVIII в. было распространено также выражение «славянороссийский (или славянорусский) язык». Этим наименованием подчеркивалось единство старинного «славенского» (славянского) и современного русского языка и преемственность второго по отношению к первому. Достаточно строгого разграничения понятий «славенский» и «славянороссийский» не было, но если «славенским» обычно называли язык старинный, то «славянороссийским» - не только старинный язык, но и те разновидности современного литературного языка, которые подчеркнуто были ориентированы на сохранение книжно-славянских традиций, представляли собой попытку объединения старого и нового в литературном языке с опорой преимущественно на старое.

Высказанные Тредиаковским положения имели большое теоретическое значение для своего времени. Особенно это относится к принципу опоры на разговорный язык, на живое употребление. Следует, однако, иметь в виду, что Тредиаковский предлагал ориентироваться не на разговорный язык вообще, а лишь на разговорный язык «благородного сословия». В «Речи о чистоте российского языка» он говорил: «Украсит его (то есть русский язык) в нас двор ея величества в слове учтивейший и великолепнейший богатством и сиянием. Научат нас искусно им говорить и писать благоразумнейший ея министры и премудрый священноначальники, из которых многий, вам и мне известный, у нас таковы, что нам за господствующее правило можно б их взять было в грамматику и за краснейший пример в реторику. Научит нас и знатнейшее и искуснейшее благородных сословие. Утвердят оный нам и собственное о нем рассуждение и восприятое употребление от всех разумных: не может общее, красное и пишемое обыкновение не на разуме быть основано, хотя коль ни твердится употребление, без точныя идеи об употреблении». Конечно, «двор ея величества», «благоразумнейший ея министры и премудрый священноначальники» упоминаются здесь главным образом для соблюдения этикета, но «благородных сословие» и «употребление от всех разумных», т. е. образованных, имеющих «идею об употреблении», - это уже вполне реальные факторы, которые имеет в виду Тредиаковский. Таким образом, он ориентирует литературный язык на «живое употребление» образованного дворянства. Несмотря на социальную ограниченность, для того времени это был прогрессивный принцип, поскольку он отвергал архаический «славенский» язык и утверждал современный разговорный язык (хотя и в сословно ограниченном объеме) в качестве основы литературного языка.

Но прогрессивные теоретические установки Тредиаковского почти не получили практического воплощения в его собственных ранних литературных трудах. Так, язык «Езды в остров любви» тяжеловесен, имеет в своем составе довольно многочисленные канцеляризмы, не свободен и от церковнославянизмов, изобилует громоздкими синтаксическими конструкциями и в целом далек от «живого употребления». Вот как выглядит начало романа в переводе Тредиаковского:

Я за справедливое нахожу, любезный мой Лщида, чтоб вам известие учинить о мне, и по отсутствовании такожде чрез целый год, дабы наконец вас освободить от нетерпеливого безпокойства, в которое вас привело безысвестие о моем состоянии. Я во многих перебывал чюжестранных краях от того времяни, как я с вами разлучился. Но не Можно мне вас уверитъ в состоянии, в котором я ныне нахожусь, что буду ль я довольно иметь силы к описанию вам моего пути. Сие еще умножит настоящее мое нещастие, ежели мне надобно будет возновить « памяти моей то, которое уже прошло, и так же сие не имеет как возрастить мою болезнь, ежели мне надлежит мыслить о оных роскошах, от которых мне не осталось как горкое токмо воспоминовение

В более поздний период своей деятельности, относящийся уже к ломоносовскому времени, Тредиаковский стал склоняться к «славенскому» языку как основе русского литературного языка. По мнению В. В. Виноградова, это явилось результатом влияния общественных; настроений 40 - 50 годов XVIII в., когда все громче стали раздаваться протесты против увлечения западноевропейскими языками. В «Предъизъяснении об ироической пииме» Тредиаковский писал: «На чтож нам претерпевать добровольно скудость и тесноту французскую, имеющим всякородное богатство и пространство славянороссийское?».

При всей противоречивости литературного творчества Тредиаковского, в нем были несомненные удачи. Известно, например, что Пушкин высоко ценил некоторые места «Тилемахиды», особенно стих, который и Дельвиг, считал примером прекрасного гекзаметра:

Корабль Одисеев, Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся.

Список использованной литературы

1. Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка: учеб. пособие. – М.: Высш. шк., 1984. – 319 с.